Блажка напряглась всем телом, ее лицо посуровело.
– Это не опасно для твоего народа. Оно уйдет вместе со мной.
– Я опасаюсь не за свой народ, Ублажка, вождь Реальных ублюдков. Я опасаюсь за тебя.
Блажка встала и посмотрела на полурослика сверху вниз.
– Не нужно.
– Ты боишься моей помощи.
– Я отказываюсь от твоей помощи! Я боюсь стать рабыней!
От ее слов на лице жреца отразилась печальная задумчивость. Он едва заметно кивнул ей, принимая ее мнение.
– Я понимаю. Однако ты нет.
– Я понимаю, что твоя помощь имеет цену.
– Белико редко бывает щедр.
Блажка предостерегающе покачала головой.
– Ты не уговоришь меня, Зирко. Шакал все мне рассказал о вашей сделке. О том, что заплатил две цены. Что Белико потребовал, чтобы он вернулся. Он, как ты ему сказал, был нужен твоему богу. Но ты, именно ты, сказал, что он должен приходить в Страву каждую Предательскую.
– Моя сила не безгранична. У меня нет ничего, кроме благословения Белико и его мощей. Не будь это так, я мог бы спасти и спасал бы каждого больного ребенка, что приводят мне отчаявшиеся матери. Однако чудеса, боюсь, не знают жалости. Они непреклонны и незыблемы. Им нельзя придать форму, как металлу, нельзя вырастить, как виноград. Они ждут до тех пор, пока не случится трагедия и пока случай не станет для них подходящим. Только тогда они зашевелятся и только ради тех, кому хватит смелости к ним прикоснуться. А пока этого случая и этой смелой души не появится, они не станут скорбеть и не испытают жалости к тем бесчисленным душам, что пострадали без их заступничества. Если бы Шакал не взял Руку Аттукхана, оно дремало бы безо всякого сожаления, пока мир не сгорел бы дотла. Но рана Шакала, его дерзость, сама его природа превратили его в идеальный сосуд.
– Оружие, ты имеешь в виду, – сказала Блажка. – И ты рад держать его в руках.
Обычно бесстрастное лицо Зирко помрачнело. Это был гнев, но порожденный болью. Он быстро затушил костер, отвел глаза и крепко зажмурился, переводя дыхание. Когда он заговорил снова, по его голосу было слышно, что он прилагает усилие, чтобы сохранить в нем спокойствие.
– Я, в отличие от чудес, не бессердечен. Ва Гара Аттукхан была слишком великой силой, чтобы вернуться в этот мир, не сослужив моему народу. Куда меньше уньяр погибнет от кентаврского безумия, пока Шакал будет защищать Страву. Куда меньше детей будет вырвано из рук родителей и убито. Да, я потребовал у него плату, но не затем, чтобы сделать из него раба. А чтобы спасти его жизнь, как он сам хотел. И этим я сделал его щитом для моего народа.
– А чем ты сделаешь меня, жрец? – спросила Блажка, ненавидя себя за то, что ей интересно это знать. И ненавидя его за этот соблазн.
– Самой собой, – ответил Зирко.
– Поясни. – Блажка насторожилась всем нутром.
– То зло, что обитало в Топях Старой девы, существовало со времен битвы, которая шла там в Нашествие. Я за прошедшие с тех пор десятилетия научился чувствовать его присутствие. Сейчас оно живет внутри тебя. – Взгляд Зирко посерьезнел. – Ты знаешь, что оно тебя убивает.
Блажка почувствовала, как месиво зашевелилось, стягивая ее своим холодом.
– Да.
– Мне не нужно ничего тебе давать, чтобы тебя спасти, Ублажка. Только удалить то, что в тебе лишнее. Тебе не придется принимать ничего ни от меня, ни от Белико. Тебе не нужно будет обуздывать никакой великой силы. Моя помощь только вернет твою собственную.
Блажка все еще чувствовала язык страшного орка, скользящий по ее щеке, и слова, пеплом развевающиеся в ее сознании:
«Ты слаба на вкус».
Она серьезно посмотрела на Зирко.
– Убери из меня это дерьмо.
Его лицо смягчилось – на нем отразилось облегчение.
– Идем.
Снаружи Меда не оказалось. Блажка испытала облегчение от того, что ей не придется ему объяснять, не придется лгать. В сопровождении двух полуросликов и полудюжины уньяр на лошадях она последовала за Зирко на холм и взобралась на башню. Поселенцы остановились у подножия.
– Прошу, останься, – сказал Зирко, когда они достигли вершины. – Я вернусь.
Блажка проследила за тем, как полурослики исчезли в темноте единственного сводчатого портала башни. И снова облегчение. У нее не было ни малейшего желания входить в катакомбы, которые находились за ним.
Она стояла на ветру и смотрела на раскинувшуюся во все стороны Страву. Здесь было что защищать: поселение превосходило Отрадную минимум в двадцать раз размерами и черт знает во сколько раз – числом жителей. Теперь, зная, на что сама была готова ради своего народа и что уже для него сделала, Блажка лучше понимала и Героя-Отца.
Когда он появился из башни, она не обернулась на него, но чувствовала: он был один.
– Почему кентавры на нас нападают? – спросила она, думая о роще и ее обитателях, молящихся Луне. – Ты знаешь?
Ответ Зирко прозвучал, словно налитый свинцом.
– Они заслужили ненависть бога и были прокляты.
– Белико?
– Нет. Другого. Более древнего. Однако многих тянет сюда, когда Предательская будит в них жажду крови. Мне еще предстоит выяснить причину.
Блажка обернулась на него и увидела, что он держит что-то в руках.
– Мои приверженцы раскопали немало диковин в поиске подлинных реликвий земной жизни Белико, некоторые из них были таинственны и опасны. И хотя они не имеют связи с Хозяином-Рабом или его братьями, их принесли сюда и сохранили.
При этих словах Зирко шел вперед, вытянув руки с вынесенным предметом перед собой. Это была глиняная масляная лампа цвета застарелой крови. Ее корпус был грубо вылеплен в форме человеческой головы, с раскрытым в гримасе ртом. Сдвоенное сопло лампы было сделано в виде его высунутого змеиного языка, а ручка – какого-то странного головного убора или прически. Емкость с маслом не была закрыта крышкой, носик указывал вверх. Отвратительный и древний кусок керамики, сработанный чьим-то извращенным умом.
– Здесь вместится существо с болот.
– Ее будет маловато, – сказала Блажка, с отвращением глядя на лампу. – Я отхаркивала побольше, чем туда войдет.
– Такие существа не обладают размером, – ответил Зирко. – Как и явной уязвимостью. Когда ты за него схватишься, сила этой лампы вытянет зло из тебя и сдержит его. Это будет неприятно, но быстро.
У Блажки, проведшей всю жизнь в копыте полуорков, нашлось с дюжину остроумных ответов, но вслух она их не произнесла. Вместо этого она вытянула руку, на миг задержав ее над лампой, прежде чем прикоснуться к темной глине.
Месиво проснулось быстрее, чем она ожидала. Полное энергии.
Его масса стала подниматься по горлу, заглушая кашель и крики. Блажка пошатнулась, она уже не могла дышать. Давясь, она упала на колени. Месиво поползло из ее растянутых губ, сжавшись в комок. Глаза расслабились, отпустив давление, на натянутых щеках возникла тяжесть, и Блажка поняла, что у нее выступили черные слезы. Будь лампа просто сделана из глины, без таинственного чародейства, она бы разлетелась вдребезги под ее цепкими пальцами. На самом пороге ее терпения месиво вышло полностью, вдвое длиннее ее руки и примерно вдвое же толще.
