Я подняла меч, и ее глаза раскрылись чуть-чуть шире.
– Детка, ты слишком поздно вошла в игру, чтобы научиться этому фокусу.
Я ударила. Она автоматически парировала. Меч сбил ее рапиру в сторону, я отступила на шаг. Мне нужно было пространство. Я пыталась вспомнить все, что ты успела узнать об этой ведьме с безумными глазами, но мне казалось, что мозг стал глиной. Я знала, что нельзя давать ей себя касаться, но не помнила почему. От жары воздух превратился в липкий пар, и красный свет аварийных ламп мерцал и подрагивал. Из-за этого освещения казалось, что она движется. Но на самом деле она просто стояла на месте, идеально сбалансированная рапира все еще поблескивала твоей кровью, а сетка переливалась в левой руке. Все, что мне оставалось, кружить вокруг нее, подняв меч к груди. В этот раз я собиралась сберечь твое сердце. Даже в собственном теле я бы запаниковала, но я была в твоем, и она знала все, на что я была способна. Ну и какого хрена я буду делать? Отращивать пальцы прямо в нее?
Мелькнула сетка. Эта чертова хреновина походила на тонкую паутинку, но оказалась очень тяжелой. Я думала, что ликтор попытается спутать меня, а не использует сетку как болу. Она обвилась вокруг моей лодыжки и уронила тебя на пол, потому что я все еще не разобралась с твоим весом, вышибла весь воздух у тебя из легких и подтащила нас к ликтору. Одно движение руки – и мы лежим перед ней на животе. Она опустила рапиру острием вниз. Рука на яблоке, рукоять высоко над головой. Один-единственный удар сверху вниз, и клинок войдет между глаз, проломит хрящи и разорвет мозг.
А потом раздался громкий щелчок и еще более громкий грохот – грудь ликтора взорвалась изнутри. Мерсиморн упала вперед, я еле успела откатить нас в сторону. Мерсиморн стояла на коленях и орала. Не от боли, а точно так же, как в первый раз, когда мы ее услышали. Она вопила от дикого первобытного страха, и ее руки и ноги судорожно дергались. Потом она опустилась в растущую лужу крови на полу.
Я вскочила на ноги, тяжело дыша. В дверях, через которые я вошла, стояла женщина, закинувшая на плечо двустволку. Легкий дымок шел из стволов и поблескивал в красном свете.
Коротенькую белую тунику покрывали пятна крови. Ноги женщины были босы, голова обнажена. Кудряшки цвета бледной карамели пушились во влажном горячем воздухе, лицо казалось белым, глаза – темными и тусклыми, а не переливчато-синего, как радиоактивная вода, цвета. Я бы узнала ее где угодно. Мы убили ее.
– Дульсинея, – выдохнула я как последняя дура. – Цитера.
Мертвый ликтор сделала что-то еще с тяжелым ружьем. Она сломала его пополам, и из другого конца стволов тоже вырвался дымок. Вытащила из патронташа один патрон, вставила в ствол и со щелчком закрыла ружье обратно. Она действовала невероятно быстро, и я не успевала за ней следить. Мерсиморн все еще тряслась и вопила. Вряд ли она на самом деле умирала, но изо рта у нее шла пена, как у бешеного животного.
Цитера посмотрела на меня мертвыми бесстрастными глазами и очень медленно опустила ствол.
Ну и что я могла сказать? Спасибо? Или «Это типа пятый раунд»? Но мне и не пришлось ничего говорить. Цитера открыла рот. Голос был ее, а могильные жесткие интонации – нет.
– До встречи, – сказала она.
Тело Цитеры развернулось и, подняв ружье, медленно похромало в коридор. Ступала она тяжело, как будто каждый шаг причинял ей боль. Я слишком удивилась, чтобы что-то делать. Я смотрела на худую спину, насильно выступающие острые лопатки, на линию маленьких позвонков.
Прости. Наверное, надо было идти за ней. Ну, я могу представить, что ты бы сказала. Просто все стало сложно еще в доме Ханаанском. Иногда бывает так, что красивая девушка постарше обращает на тебя внимание, потому что ей скучно или что-то такое, и вы начинаете флиртовать, а может, и нет, а потом она вдруг оказывается древней воительницей, которая убила всех твоих друзей и собирается убить тебя, а потом вы обе умираете, а сто лет спустя она вдруг появляется в закипающей заживо священной космической станции… в общем, говорю же, все сложно. Но вообще такое постоянно случается.
Я сделала единственное, что мне оставалось. Встала, держа в руках меч, пока ликтор бездумно корчилась на полу рядом с нами. Спросила вслух:
– Ну и какого хера тут происходит?
47
Они расставили свечи вокруг саркофага Спящего. Абигейл рисовала мелом огромную диаграмму – это заняло очень много времени, потому что ей приходилось то и дело прятать красные онемевшие пальцы в перчатках или отогревать их в ладонях мужа. Харрохак присела рядом с улыбающейся Дульсинеей Септимус, которой больше не грозила интубация, и нанесла заклинания на вершины каждой свечи, как ей объяснили.
Внизу снега не было. Большие сосульки, похожие на сталактиты, грозили обрушиться на пол. Розовая маслянистая паутина тянулась между ними и похрустывала от мороза. Во всех углах виднелись осколки битого стекла и застывшие лужи ледяной жидкости, в мрачном свете жужжащих ламп они казались зеленовато-серыми. Трубки и лед висели во всех дверных проемах, загораживали входы в коридоры, ведущие из этой девятиугольной комнаты, и заслоняли вывески, которые когда-то сообщали о назначении каждого коридора. Из-под скользкой пульсирующей плоти виднелись только буквы КО, когда-то означавшие «консервация», АРН, часть «траурной», и еле видная тройка. Хрустальный саркофаг в центре комнаты сильно запотел от холода. Лейтенант Диас, женщина, которая, как Харроу неохотно начала признавать, не боялась ни боли, ни смерти, хотя испытала и то и другое, протерла стекло рукавом, но это не помогло. Поэтому они не видели того, что крылось внутри саркофага. Наверное, к лучшему.
С огромной старой доски в металлической раме исчезли выцветшее расписание и бурые пятна. Там появились новые слова. Сначала Харроу даже испугалась:
КОНЕЦ. ВСЕ РУШИТСЯ. КИСЛОРОДА ДО КОНЦА НЕ ХВАТИТ, НЕЛЬЗЯ ПЕРЕНАПРАВИТЬ ЭНЕРГИЮ ИЗ ПРИБОРНОГО ОТСЕКА. ЗАТО Я ЗАСТАВЛЮ ВАС СМОТРЕТЬ НА КАЖДОЕ МГНОВЕНИЕ. У МЕНЯ БУДЕТ ЭТА ПРИВИЛЕГИЯ, А У ВАС НЕТ. СУКИН ТЫ СЫН. НАДЕЮСЬ, ВАМ ОБОИМ ТАК ЖЕ ПЛОХО, КАК И МНЕ.
– Я думала, что это галлюцинации, – сказала она Ортусу, – хотя раньше у меня никогда не было таких галлюцинаций. Проще было поверить, что я опять впадаю в безумие.
– Харроу, – ответил он. – Я пришел к выводу, что ты вовсе не сумасшедшая… хотя, кто может судить об этом?
Это было бы гораздо хуже. Ей страшно не понравилась мысль, что она сама за все это отвечает. Она коротко спросила:
– А что тогда?
– Разум может выдержать определенное давление, прежде чем на нем останутся вмятины, – задумчиво сказал он. – Странно… прошло много лет после его смерти, но я так часто слышу звук… слышу, как он тронул ручку, как дернул рычаг. Слышу, как отец стоит у дверей моей кельи.
– Ты скучаешь по нему?
Он задумался. В темноте огромного центрального зала подземной лаборатории – места, где он никогда раньше не бывал, места, где осталась огромная часть души Харроу, хотя она заходила под эти металлические своды всего несколько недель, – он выглядел, как древняя статуя, как рыцарь Девятого дома, вырезанный в камне старинной гробницы.
