– Бог мой! Бедная тварь. Восемь тридцать четыре… как жаль, что это не имеет никакого значения.
Она была в дурном настроении, раз надела эту тряпку, открывающую руку. Ты тоже не очень-то радовалась.
– Давай-ка проясним, – сказала ты. – Это не имеет значения, потому что, хоть ты и справилась на три минуты быстрее, чем в прошлый раз, все равно не сможешь всерьез соперничать со мной на этом поле, или это не имеет значения, потому что я умру от лапы Седьмого номера?
– Какая ты оптимистка. С чего ты взяла, что вообще доживешь до встречи с ним? – спросила она, сверкая голубыми глазами. Маленькие маслянистые крапинки в них из-за близости платья казались почти розовыми. Веки у нее покраснели, и ты подумала, что она плакала.
– Я вообще не понимаю, как ты добралась сюда из стыковочного отсека, не умерев по дороге, Харри.
– Я не откликаюсь на это прозвище.
– Закрой дверь и станешь Нонагесимус.
Существовало несколько вполне научных причин, по которым ты закрыла дверь, причем изнутри, а не хлопнула ей, удаляясь. В ее покоях было довольно безопасно и для тебя тоже, потому что она обвесила их заклинаниями, действуя с параноидальной осторожностью беглого убийцы – то есть примерно в два раза менее бдительно, чем ты.
Ее встречи со Зверями давали тебе больше материала для размышлений, чем свои собственные, потому что Августин объяснял ей гораздо больше, чем он или Мерси объясняли тебе.
Но, ради зашитого рта, эти хреновы комнаты были невыносимы. Конфетно-милые, покрытые бело-золотыми полосками, освещенные хрустальными люстрами. Кровать не уступала размером некоторым кельям Девятого дома. Ты возненавидела это место с первого взгляда, а Ианта немедленно в него влюбилась. Тебя тошнило от покрытой патиной неуклюжей мебели, от завитков, филиграни и украшений, от куч вышивки, постоянных занавесочек, складок ткани, прикрывающих другие складки ткани на плюшевом диване, который затрещал, когда ты на него села. Но хуже всего были картины. Портреты обнаженных людей в томных позах, в натуральную величину, в основном маслом. Моделей было всего две. Картины писались с большим энтузиазмом. Дуэт позировал в компании самых разных предметов, как вероятных, так и нет. Один раз у тебя хватило глупости порекомендовать Ианте снять их, и она тут же побежала в ванную, вытащила оттуда еще одну картину и гордо повесила над ярко раскрашенным комодом. Ты не была ханжой. Просто эти картины создавали ощущение, что ты пришла в гости к людям, которые постоянно смеются над собственными шутками.
Несмотря на жуткую обнаженку и на избыток кружев, а также на Ианту, ты довольно часто заглядывала в эту берлогу. Ты испытывала жалкое удовольствие от звуков имени Нонагесимус, потому что уже несколько месяцев была Харрохак из Первого дома. Как сказал бог, ты можешь быть девятой святой, но никогда больше не будешь Девятой. За исключением моментов, когда ты закрывала дверь в комнаты Ианты.
– Вся беда в том, что ты больше не амбидекстр, Тридентариус, – сказала ты, тоже даря ей болезненное удовольствие от собственного имени. – Это не математика, это не так работает. Ты стараешься сражаться, держа меч не в той руке. Я вообще не сражаюсь мечом. Я слишком часто слышу, что полувзведенное оружие хуже вовсе не взведенного.
Хотя ты сказала «вообще не взведенный», Ианта только злобно хлюпнула супом – раздался звук, будто в трубочку пытались пропихнуть заварной крем.
– Еще предложи мне перестать дышать, – сказала она.
– Я предлагала несколько раз, – заметила ты.
– Ты не понимаешь. Это просто инстинкт. Даже если я пытаюсь драться на расстоянии. Я на что-нибудь отвлекаюсь, в дело вмешивается Бабс, и рука не подчиняется…
– Нельзя перекладывать вину на свою сгоревшую душу. Это все психологическая реакция.
– Иди на хер, – рявкнула она.
Упоминание Бабса означало очень плохой день. Она очень редко вспоминала своего рыцаря.
– Августин настроен критически, как я понимаю.
– Августин сказал, что они могли бы задушить меня вместе с тобой.
Ты только удивилась тому, что еще способна на что-то обижаться. Ианта съела ложку супа и сказала, скривив землистое лицо:
– Он говорит то же самое, что и ты. Психологическая реакция… говорит, что я ради собственного удовольствия упорствую в том, что мне причинен вред.
Ты очень устала и так и не отогрелась. Ты положила меч на пол и уселась в кресло с высокой спинкой, украшенное рюшечками в лимонно-желтую полоску. Комнаты Ианты были намного роскошнее твоих и гораздо интереснее, потому что много веков в них жила давно погибшая ликтор. При этом она бывала здесь достаточно часто, чтобы отделать комнаты по своему вкусу. Тебе казалось, что она все еще сидит в креслах, лежит в постели, умывается у раковины с насосом. Хорошо, что в твоих комнатах не было привидений, кроме твоих собственных.
– Все с рукой в порядке, – сказала ты.
– Вот только она не моя, – зло ответила Ианта.
– Ну отрежь ее.
– Идея в самый раз для Девятой…
– Ну, задействуй свои хваленые ликторские способности, – предложила ты. – Посмотри, отрастет ли она заново.
– Нет. – Ианта восприняла тебя всерьез. – Учитель сказал, что ликторы не могут выжить после отсечения головы и что на месте потерянной конечности останется культя. И я понимаю, что, если попытаюсь отрастить себе новую руку, что-то обязательно упущу. Неидеальная рука не будет работать, а мне это не нужно.
Бывшая принцесса Иды произнесла это без всякого раздражения, смиренным, но мрачноватым тоном человека, которому надоело так хорошо себя понимать.
– Тогда пусть этим займется святая радости, – предложила ты. – В смысле физиологического совершенства на нее можно положиться.
– Ты долбанулась, – сообщила Ианта, не поднимая глаз от супа.
– Лично я бы не позволила нашей старшей сестре растить мне руки, – сказала ты, – но если ты мечтаешь о совершенстве…
– Хрень.
– Ну, учитель, – тебе стало скучно.
– Он сказал, что было бы чудесно, если бы я справилась сама. Мы не его миленькие малышки, для которых он готов на все. Я не привлекаю любящих и балующих папиков.
Ты мысленно ощетинилась, но адекватного ответа не придумала. Ты массировала собственные пальцы – они все еще горели и оставались красными. Разрушение клеток было почти незаметным, так что ты восстанавливала их слой за слоем, чтобы ничего не пропустить. Никаких гладких шрамов, остающихся после регенерации ликтора, – ты все делала сама. К богу ты бы тоже обращаться не стала, хотя он мог исцелить тебя в одно ослепительное, тошнотворное мгновение, от самых костей и до кожи. Или неуклюже погладить по плечу. Или посмотреть на тебя с гордой, но тревожной улыбкой, которую ты ненавидела и о которой мечтала.
– Ну тогда не знаю, что тебе сказать, – решила ты, – разве что, если уж ты постоянно спрашиваешь моего мнения, хотя бы сделай вид, что оно тебе интересно.
