Она многозначительно замолчала. Святой долга сказал с каменным лицом:
– Я делаю такие вещи лично.
– Я не хочу быть жестокой, – зло сказала она, – но именно из-за этого возникли все проблемы девятнадцать лет назад.
Послышались тяжелые шаги. Тебя перекатили на спину, и из-за костяного чехла на спине ты теперь качалась из стороны в сторону, как черепаха с шишкой на панцире. Когда мир снова стал четким, к тебе вернулось спокойствие. Довольно неприятно было смотреть, как Мерсиморн постукивает пальцами тебе по груди и по животу, кривя губы, как будто она прибирает за тобой рвоту. Но прилив окситоцина делал свое дело, и тебе было уже плевать на других ликторов, на попытку убийства и вообще на все. И поэтому ты могла спокойно и бесстрашно смотреть в глаза Ортусу.
Лицо Ортуса, слишком плотно натянутое на череп, длинное, с застывшим на нем мрачным выражением, совсем не сочеталось с его блестящими зелеными глазами, мягкого, сочного зеленого цвета, не такого резкого, как цвет молодых побегов или листьев. Скорее они были зелеными, как поверхность реки.
Ликтор склонилась над тобой и предупредила:
– Ничего не делай. Мне придется с тобой драться, а ты не представляешь, насколько мне этого не хочется. Господи, зачем я сюда полезла, – захныкала она, – надо было идти мимо. Ненавижу нести ответственность.
– Мне нужен этот меч, – сказал Ортус из Первого дома.
– Что?
– Отдай мне ее чертов меч.
– У тебя и так до хрена гигантского оружия. Почему ты такой жадный?
Даже перевозбужденный гипофиз не справился с приливом страха, который будто резанул тебя по сердцу. Ты попыталась приподняться на локтях, но рухнула обратно.
– Нет, – хрипло сказала ты, – мое.
Мерсиморн потеряла терпение почти по профессиональной причине.
– Просто вали отсюда, – раздраженно велела она Ортусу, – оставь девочку в покое.
Не успела ты почувствовать благодарность к ней, как она продолжила:
– В следующий раз сделай это ночью! Пока я сплю! Если я увижу, что ты ее ранил, мне придется вмешаться, или учитель с ума сойдет!
Святой долга посмотрел на тебя, распростертую в луже крови, но уже зарастившую две раны, которые он нанес тебе в такой короткий промежуток времени. Он поднял копье и встряхнул его, как простыню, и оно само собой сложилось, став длиной и толщиной примерно в ручку молотка. Эту короткую толстую ручку и острие копья он заткнул себе за пояс, сунул рапиру в ножны, развернулся и вышел.
Его сестра-святая завопила вслед:
– Эй, я серьезно! Приберись здесь!
Но он уже ушел. Она встала и разгладила свое чудесное перламутровое платье. Кровь скатилась с него бурым порошком и рассыпалась. Сказала, жалобно кривя лицо:
– Да что за хрень тут происходит? Что ты ему сказала, раз он попытался тебя убить?
– Ничего. – Милосердный поток гормонов начал стихать, но ты все еще чувствовала себя невероятно спокойной. – Я пришла поесть. Не заметила, что он вошел. Почувствовала только, как он ударил меня копьем.
– А, значит, он просто хочет тебя убить, – с сомнением протянула она. – Ну, удачи. Хотя нет. Он – охотничий пес учителя. Если он считает, что ты несешь угрозу, тебе стоит уладить свои дела заранее.
Ты смотрела в потолок, на костяную резьбу вокруг панелей обшивки и на длинные полосы электрического света.
– Но почему Ортус из Первого дома хочет меня убить?
– Кто? – непонимающе переспросила Мерсиморн.
20
Ты не оставила никаких указаний насчет своих похорон. Не из-за переизбытка оптимизма – хотя ты была уверена, что прикончит тебя не клинок и не копье Ортуса из Первого дома. Просто ты считала саму идею похорон слишком жалкой. Ну и что можно там сказать или сделать? Какой эпитафии удостоить твои жалкие кости? (Может, что-то вроде «Здесь лежит самая невыносимая ведьма на свете»?)
За последующие месяцы святой долга пытался убить тебя, по твоим подсчетам, четырнадцать раз, а причин ты так и не поняла. Часто тебя спасало чужое вмешательство. Иногда это были два других ликтора. Один раз – подлое вмешательство Ианты, которая закатала тебя в жир и выпинала в безопасное место. И до сих пор смеялась, вспоминая об этом. Один раз тебя спас даже бог. Он вошел, когда острая как бритва рапира с алой рукоятью, рапира твоего старшего брата, пронзила твой таз. Лезвие было такое острое, что ты не понимала, как это возможно. Бог уложил тебя на широкий обеденный стол из темного дерева, мир побелел, вошел в твои ноздри, в пазухи, прошел по всему телу, и твои кожа и плоть срослись. Даже боль в спине исчезла. Тело шипело, соединяясь, возрождаясь в горячем белом свете Первого владыки мертвых.
– Ортус, сжалься, – сказал он.
– Такова моя жалость, господи, – отозвался святой долга.
– Она под твоей защитой, она не груша для битья.
– Это тяжелая ноша.
Ты лежала, распростершись на столе, ошеломленная и обалдевшая, и слышала, как император Девяти домов сказал:
– Я не стану с тобой спорить, это нелепо. Убирайся.
Если ты и предполагала, что вмешательство господа может стать окончательным, может привести к заключению какого-то мира, этого не случилось. Было довольно… сложно поднимать эту тему, раз сам бог ее не поднимал. Что бы ты сказала? (Один из твоих перстов регулярно пытается убить меня, ты не против?) Когда ты наконец подошла к нему с этим вопросом, он дернулся так, что ты об этом пожалела.
Император осторожно ответил:
– Он заключил договор с силой, над которой я не властен. Договор о том, что он будет защищать меня от всех опасностей. Ему было явлено, что ты – такая опасность. Прости меня, Харрохак. Я вынуждаю тебя сходиться с ним лицом к лицу раз за разом, зная, что твоя жизнь в опасности…
Потом он замолчал и через некоторое время спросил:
– Если я дам тебе рапиру, ты будешь ее носить?
– Зачем, учитель? Я не умею ею пользоваться, потому процесс превращения в ликтора прошел неправильно.
– На всякий случай. – Ты впервые заметила, какой он несчастный.
– Ты сказала, что что-то пошло не так, – продолжил твой учитель, наклоняясь вперед и кладя руки на колени, так что стали видны обтрепанные манжеты. – Я в это не верю, Харрохак. Правда не верю. Я только один раз видел людей, которые поняли ситуацию… совсем неверно. И надеюсь, что больше никто не повторит судьбу Анастасии и Самаэля.
Таким образом ты случайно навела его на мысль об Анастасии. В Девятом доме невозможно было не наткнуться на Анастаса, Анастасию, Анаста́сия или Анастасиуса… ну или хотя бы на их могилы – в последние годы. Анастасией звали мифическую первую хранительницу Гробницы и праматерь Дома, и ей были посвящены минимум два стихотворения Нигенада («давным-давно, в святые времена Анастасии…»). Так же назывался древний монумент, где покоились священные останки хранителей Гробницы и павших в бою воинов. Ты даже расстроилась, узнав, что она и правда существовала и что комнаты, где ты жила – пустые, бесцветные и тихие, – были предназначены для нее.
