Ты закрыла глаза и попыталась вспомнить. Было очень сложно. Очень хотелось спать. Ты столько всего делала разом, что последние остатки концентрации тебя покинули. На секунду или две ты забыла слово, которое вертелось на кончике языка, и выстроила его заново, одну стромальную клетку за другой.
– Костный мозг, – сказала ты.
Святого долга разорвало – из его живота выскочил твой конструкт. Да, суп был водянистый и невкусный, но вот как способ доставки гелеобразной взрывчатки, костного мозга, разваренного так, что его никто не заметил… в этом смысле суп был идеален. Полдюжины рук схватили его и принялись рвать на куски, поблескивая в мягком электрическом свете. Ты выдохнула наконец, и костяные косы уничтожили внутренности, легкие, сердце.
Потом ты нацелилась выше, к мозгу.
– Хватит, – сказал бог.
Мир замедлился. Августин и Мерсиморн замерли, наполовину поднявшись со стульев. Ианта остановилась, не успев поднять левую руку и заслонить лицо. Ты застыла на стуле, кости вдруг стали очень жесткими и неподвижными, а плоть туго облепила их. Осколки и брызги, летящие от святого долга, не остановились. Они заливали стол розовым водопадом, дробно стучали по тарелкам, по скатерти и по полированной темной поверхности дерева. То, что осталось от него – то ли человек, то ли груда плоти, – замерло и бесстыдно засветилось ярко-белым светом, когда сила бога вспыхнула, слепя глаза.
Император Девяти домов, первый воскресший, сидел во главе стола, его простецкое лицо покрывала кровь, а в глазах стояла смерть света.
Первый владыка мертвых сказал очень спокойно:
– Уже десять тысяч лет, Харроу, я не ел человеческих существ, и мне не хотелось этого делать. А теперь расскажи, что это было.
Тело тебя не слушалось, но губы зашевелились:
– Я преобразовала скопление стволовых клеток костного мозга в сезамовидную кость, а из нее подняла конструкт.
– Харрохак. Ты не смогла бы почувствовать чужой костный мозг в теле ликтора. Я не уверен, что с этим хотя бы Мерси справилась бы, даже если бы обнимала Ортуса все это время.
– Но это не чужие клетки.
– Что?
– Я положила в суп свою большую берцовую кость, – объяснила ты.
Бог на мгновение прикрыл глаза и оттолкнул тарелку на долю дюйма. Ты смотрела через стол на него, на белые, далекие лица твоих номинальных учителей, на застывшее лицо Ианты, похожее на слоновую кость, на ее порозовевшие волосы, на космос за окном, где, казалось, замерли даже астероиды.
– Ты должна понимать, Харроу, что я не позволю вам убивать друг друга у меня на глазах.
– Он напал на меня в моей комнате. Он выпил мои заклинания.
– С точки зрения святого долга это комплимент.
– Господи, он охотится на меня. Я погибну.
– Харроу…
– Я говорю не как Харрохак из Первого дома, – произнесли твои губы. – Я пришла как проситель. Я не могу так жить. Господи, чем я разгневала тебя, что ты защищаешь его. А не меня? Я понимаю, что я – лишь заостренная веточка рядом с лучшим из твоих клинков, но почему ты не даешь веточке жить? Я не могу жить так, не могу. Мне некуда пойти. Мне не к кому прийти. Я – ошибка.
Вы смотрели друг на друга через длинный, залитый кровью стол.
– Харрохак, когда ты спала последний раз? – спросил бог.
Ты вложила в свои слова все достоинство Запертой гробницы, холод камня, который откатили от входа, и костей, которые покоились там, и тихой соленой воды, плескавшейся перед белым склепом твоего священного монстра. Ты сказала:
– Шесть дней назад.
Император Девяти домов встал.
Чары, чем бы они ни были, рассеялись с той же скоростью, с какой закатывается белое солнце. Ты обмякла на стуле. Конструкт, весело выбиравшийся из святого долга, рассыпался розовой пылью. Осколок, который ты вела по шейным позвонкам к основанию черепа и мозгу, просто исчез: был уничтожен или удален, ты не поняла. Комок внутренностей Ортуса из Первого дома, раскинувшийся перед ним на столе, растаял в мягком тумане. Воздух вырвался из всех легких разом. Ортус схватился руками за живот.
Император не дал никому времени что-то сделать. Он сказал ровно:
– Ужин окончен. Давайте выйдем из-за стола. Ианта, отведи свою сестру в постель.
Стулья задвигались, раздался хруст дерева и визг плитки.
– Господи… – начал Августин.
– Идите, – сказал бог.
Все вокруг стало нереальным. Ианта, сжав побелевшие губы, стащила тебя со стула. Кожа, которой она касалась, на самом деле была тонкой хрупкой сеткой, охраняющей твою плоть. Плоть состояла из десяти тысяч пауков. Она закинула твою руку себе на плечи, как будто ты была инвалидом. Может, так оно и было. Ноги не гнулись. Самая старшая сестра, заметно позеленевшая и выбиравшая сгустки крови из длинных волос цвета перезрелой розы, тоже встала, но император велел:
– Останься, – и она замерла.
Тебе и в голову не пришло драться с Иантой, пока она уводила тебя прочь. Ты бы покорно пошла на бойню без ошейника или поводка. У тебя за спиной Принц милосердный говорил таким зловещим тоном, какого ты еще не слышала:
– Шесть дней без сна. И она может поднять целого скелета из растворенного костного мозга. И что ты еще пропустила, Мерсиморн?
Ты уже добралась до двери, когда услышала раздраженный ответ:
– Но это безумие! Ей всего девять!
* * *
Святые долга и терпения вышли в коридор. Если бы любой из них решил тебя убить, ты бы ничего не сделала. Ты смотрела на них, хотя Ианта тянула тебя прочь. На Августина, который будто увидел привидение какого-то неприятного человека, и на Ортуса.
Ианта попыталась развернуть тебя, но ты все равно смотрела на святых, пока она тащила тебя по коридору. Ты увидела, как Августин достал сигарету, поджег ее маленькой серебряной зажигалкой, которую носил в нагрудном кармане, и молча протянул своему брату ликтору. Ортус вел себя невозмутимо. На одежде не осталось следов крови. Ни одного обрывка кишки на старой рубашке или перламутровом плаще, свисавшем с плеча. И никаких эмоций на лице: ни удивления, которое чуть раньше приподняло его тяжелые веки, ни гнева, ни даже неудовольствия.
Он посмотрел тебе в глаза. Ты не отвела взгляд.
И святой долга поднял зажженную сигарету, явно салютуя тебе.
26
Как-то днем взгляд Харрохак привлекли дождь, заливающий посадочную площадку, и черные фигуры в тумане. Они стояли на самом краю террасы. Она натянула капюшон поглубже, вышла под дождь – костяные щепки она зажала в кулаке, чтобы они не отсырели от дождя или пота, – и подошла ближе. Одна из черных фигур выступала из серого вонючего тумана, как полуденное солнце из облаков, она была крупна и величественна. Это была Коронабет Тридентариус.
