– Я подумал: вот она, смертная тишина, – продолжал Бенни. – Или нет, не так. Подумал, это тишина предчувствия смерти, когда пропало все, кроме этого жуткого ожидания, когда понимаешь, что конец совсем близок.
Со Лей искоса глянул на него. Они опять сидели на берегу ручья, и опять был вечер, как перед уходом Со Лея в Мандалай, и вновь Бенни наблюдал, как друг скрывает свои чувства, перебирая пальцами камешки. Есть в нем какая-то застенчивость, робость, подумал Бенни. Сдержанность, нежелание говорить прямо, смотреть в глаза другому человеку. Может, именно поэтому его друг не решился завести семью?
– В какой момент ты понял, что они там? – спросил Со Лей. И запустил плоский камешек подпрыгивать по поверхности воды.
– Не знаю. Помню, подумал, что тишина стоит уж слишком долго. Боялся открыть глаза. А потом потрясение, когда увидел их, почти окруживших японцев и дерево, к которому я был привязан. Все карены – вся деревня. И Кхин с детьми впереди – Джонни на плече, Луиза прижалась к ноге, с этими ее роскошными локонами и бездонными глазами. И ужас на лице Кхин.
– Расскажи подробно.
Откровенность просьбы Со Лея заставила Бенни по-новому взглянуть на друга. Или ему лишь померещилось очень личное, давно дремлющее волнение в его тоне?
– У нее иногда такое лицо, – начал Бенни задумчиво, но при этом с отчаянной решимостью, будто, ухватив нить, он должен торопиться, чтобы выяснить, куда же она ведет, пока он эту нить не потерял. – Такое лицо, когда она понимает, что ты сейчас сделаешь что-то, что разобьет ей сердце. Она будто бросает вызов. Будто подзадоривает тебя, мол, вперед, сделай это. Или будто признается, что сердце ее давно разбито – давным-давно, вдребезги. Со стороны может показаться, что она в этот момент не чувствует ничего особенного, потому что лицо у нее такое спокойное. Но глаза… в них ярость и тоска. В тот момент я не мог сказать наверняка, она прощается со мной или умоляет быть бесстрашным.
Со Лей ласково улыбнулся, глядя на поблескивающие струи воды. А потом свет в его глазах погас, словно ему внезапно стало невыносимо грустно.
– Я бы погиб, если бы не ее отвага, – сказал Бенни, подтверждая свои права на Кхин – на то, как она заявила свое право на его жизнь, когда спасла его.
Только через несколько дней после инцидента с японцами он сумел воссоздать картину случившегося, узнав от соседей, что это Кхин собрала всех и повела в лес, где солдаты махали мечами, явно намереваясь снести Бенни голову. Когда Бенни открыл глаза и умоляюще посмотрел на нее, она вышла вперед и начала объяснять солдатам, что те совершают ошибку. Она говорила по-бирмански, и было неясно, поняли ли японцы хоть слово. Но солдаты затихли, слушая, а она все говорила – рассказывала, что этот человек вовсе не британский шпион. Что это ее мужчина, что она его жена.
– Как ты думаешь, почему они ее слушали? – спросил Со Лей.
Этим вопросом Бенни и сам задавался. Потому что она держала на руках младенца? Потому что Луиза явно похожа на него – кудрявые волосы и евразийские глаза? Или пугающее сочетание кротости и силы в Кхин не позволило солдатам игнорировать ее? Ведь они могли привязать ее рядом с Бенни, изувечить их на глазах у всей деревни – показали бы, что на милосердие можно не рассчитывать.
– Она непредсказуема, – тихо произнес Со Лей, прежде чем Бенни ответил на его вопрос, и внезапно над их головами визгливо заорали попугаи.
Друзья запрокинули головы, глядя, как проносятся наверху шумные красные и синие пятна.
Бенни хотел еще что-то сказать – задать вопрос, который никак не мог вывести на передний план сознания. Но что-то в глазах друга, в его непреходящей печали заставило придержать язык. Со Лей был старше Бенни лет на пять-шесть, ему около тридцати, а то, через что ему недавно пришлось пройти, еще прибавило ему лет. Наблюдая за ним – сидит, поджав одну ногу, глаза сосредоточенно-серьезные, лоб поблескивает испариной, – Бенни подумал, что юность Со Лея закончилась в тот момент, когда главным его чувством стало чувство собственного достоинства. И тут же нахлынула теплая волна осознания, что никогда он не любил другого человека так, как любит Со Лея. Друг его выше любых человеческих стремлений – даже такого естественного, как стремление сохранить свою жизнь.
– Можно я задам вопрос, – произнес Бенни неожиданно для себя. – Если человек хочет стать евреем, для этого существует строго определенный порядок – нужно следовать определенным правилам, предпринять определенные действия…
Со Лей настороженно покосился на него.
– А если захочет стать христианином, – продолжал, запинаясь, Бенни, – ну, тогда крещение.
– И? – удивился Со Лей.
– А если… – заторопился Бенни, опасаясь, что друг может неправильно понять – вопросы веры определенно не особо интересовали его сейчас, – а если человек хочет стать кареном – частью этого народа, что тогда нужно сделать?
Теперь Со Лей смотрел на него с откровенным изумлением.
– Это вообще возможно?
– Стать кареном?
– Да.
Вопрос словно повис в воздухе перед удивленно вытаращенными глазами Со Лея. А потом вдруг лицо Со Лея съежилось, и он разразился таким оглушительным хохотом, что даже повалился в траву.
– Если кто-нибудь захочет стать кареном! – простонал Со Лей, с трудом выдавливая слова. – Если кто-нибудь по доброй воле… – И он снова зашелся в хохоте.
Бенни не выдержал и тоже рассмеялся, сначала нерешительно, а потом во весь голос, с облегчением, едва не рыдая, повалился рядом с другом, и теперь они хохотали вместе. Хохотали, пока смех не иссяк, и они просто улыбались, лежа бок о бок.
– Это самая простая вещь на свете, дружище, – выговорил наконец Со Лей.
Бенни слышал, как он глубоко вдохнул вечерний воздух.
– Все, что тебе нужно сделать, – это просто захотеть.
Часть вторая Революции 1944—1950
6
Купите мечту!
В апреле 1944-го – прошло больше года с тех пор, как Бенни смеялся с Со Леем на берегу ручья, – за ним пришла японская тайная полиция. Они с семьей недавно переехали к брату Со Лея в Таравади, город недалеко от Рангуна, в котором искали убежища многие карены. В первый раз тайная полиция забрала его в штаб-квартиру, расположенную в здании школы Американской баптистской миссии, его там привязали к колонне прямо в классе. Они брили ему мечом голову, еще и еще, так что кровь струилась по лицу, заливая глаза, они угрожали ему смертью и на ломаном англо-бирманском обвиняли в шпионаже – «шпионская деятельность», эти слова они повторяли раз за разом. Они раздели его догола, затолкали трубку в горло и лили в нее воду, пока – он давился, его рвало – живот не раздулся и вода не хлынула через ноздри. Тогда они вытащили трубку и засунули ее в анус, накачали водой его кишки и зажали пенис, когда он пытался помочиться. А когда они заменили трубку твердой палкой и мучения стали такими, что хотелось умереть прямо сейчас, произошло нечто странное – он вдруг услышал голос Оззи Нельсона, оркестр которого играл хит 1930-х «Надеюсь, в твоих снах найдется место для меня». Он что, спит? Этот голос, духовые, скрипка, доносящиеся откуда-то издалека… И звезды гаснут, но я не сплю, любимая, твои поцелуи сводят меня с ума… И откуда-то совсем из бесконечности перед ним явилась сестра Адела в белом наряде – вцепилась в свой апостольник, то ли намеревается его стянуть, то ли хочет удержать – и смотрит на него в упор своими страдальческими глазами. Пусть наконец придет рассвет, моя милая… Ему вдруг пришло в голову, что у Со Лея похожие глаза. И почудилось, что он видит, как Со Лей бросает украдкой взгляд на Кхин с другого конца кухни, а потом приобнимает ее и они начинают танцевать… Мне будет одиноко без тебя…
