Остальной мир… Все отчетливее – играл ли он с детьми, обдумывал ли освобождение Риты, пытался ли ради Кхин изобразить прежнего себя – Бенни понимал, что он обязан сделать то, что напрямую связано со свободой для жены и ее народа. Он должен отправить сообщение на другой конец света. Но как? И какое сообщение?
Одной душной ночью он мерил шагами кабинет, почти голый, в одних трусах, и бормотал себе под нос:
– Проблема… Вот ведь проблема…
Часы на столе громко тикали, подчеркивая, сколь нерасторопен он в своих попытках добраться до искомой цели. Бенни загасил сигарету и все расхаживал в тусклом свете торшера. Проблема же заключалась в том, что между людьми всегда будут разногласия и никакие указы Ну, никакие коммунистические лозунги не способны их преодолеть. На это способна лишь демократия.
– Но даже если я верю, что все мы братья и сестры, несмотря на наши различия, – бормотал Бенни, – даже если я верю в это всем сердцем, но если ты в это не веришь – если ты измываешься над моими братьями, потому что они для тебя чужаки, потому что считаешь их ниже себя, – то мне ничего не остается, как бороться с тобой, защищать людей от твоего произвола…
Он закурил очередную сигарету, с минуту задумчиво дымил, глядя в открытое окно на луну. Ветерок доносил густой аромат цветущих деревьев и дождя, теплыми каплями стекавшего с крыши. Он будто все еще в тюрьме.
– Да! – Похоже, он нащупал истину. – Человек, живущий в государстве, которое – в результате бирманизации, например, – уничтожило культуру этого человека, более не обладает правом на свою культуру. Это, по сути, тюрьма… – Бенни затянулся. – А что, если мы разделим страну на национальные государства в составе федеративной демократии? И каждое из таких государств получит определенную степень свободы?
Даже просто прознеся эти слова вслух, он впал в уныние от безнадежности, от влажности ночи и от сонма проблем, которые породит его решение.
– Все это чушь! – выкрикнул Бенни и яростно отшвырнул недокуренную сигарету. – Бирманцы никогда не уступят и клочка территории!
– Папа?
Вздрогнув, он обернулся и увидел в дверях Луизу, ее длинные косы печально свисали до пояса. Косы были данью детству, которое дочь уже переросла. Луиза была довольно рослой для своего возраста, обрела уже отчетливо женские формы, а с ними прибыли и их спутники – переменчивость настроения, повышенная чувствительность. Но в глазах ее Бенни видел все ту же детскую потребность в утешении. В последнее время дочь завела привычку заглядывать к отцу, когда он меньше всего того ожидал, она будто изучала его, пыталась понять, какая его часть уцелела, – какая часть отца, которого она знала прежде, продолжает существовать в этом доме, в самой этой жизни, которую они все пытаются возродить.
– Не можешь уснуть, дорогая?
– Что ты делаешь?
В вопросе не было ни подвоха, ни укора. Но что-то в ее глазах, в непроницаемом взгляде заставило Бенни почувствовать себя маленьким, загнанным в угол, никчемным. Глаза сияли тревогой, скрытой яростью – чувствами, на которые он сейчас был неспособен. То, чем он сейчас занят, называется ничего, пустая трата времени.
– Если ты не готов бороться с несправедливостью, – сказал он, – если не готов рискнуть всем ради свободы всех людей…
– Да? – тихо произнесла она.
– Иди спать, – сказал он резче, чем намеревался. И добавил мягче, чтобы разгладилось ее встревоженное лицо: – Уже очень поздно.
Он встретился с двумя американцами в «Ориент Клаб» в апреле 1954-го.
Сначала приметил их у бара, они пили и наблюдали за танцующими парами. Вскоре Бенни уже угощал их и пересказывал – тихо, насколько это возможно под пронзительно вопившую музыку – свою статью, которую недавно отправил в американские и британские издания, но не получил никакого ответа.
– …На английском, разумеется, адресовано западному читателю. Парни, вдруг вы посоветуете, как опубликовать подобный материал? Я думал, может, «Таймс» или «Ньюсуик»…
Тот, что помоложе, более дружелюбный, напустил на себя заинтересованный вид, на самом деле продолжая коситься на дам. Второй, постарше (по крайней мере, выглядел старше: седоватый, аккуратная модная прическа, брюшко выпирает из рубашки, громоздкие очки, прячущие цепкий взгляд), внимательно изучал Бенни поверх нетронутого стакана.
– Тема актуальная, – сказал молодой. – Я немного баловался журналистикой и скажу так: тебе нужно найти способ подать свою историю – привязать ее к чему-то, о чем люди говорят. Что-нибудь занимательное. К примеру, «Мисс Америка» – на следующей неделе будет финал конкурса красоты. Душевный сюжет. И как раз про человеческие мечты. Может, тебе связать свою историю с конкурсом «Мисс Бирма», а вообще у вас тут проводят конкурсы красоты?..
– Коммунизм, – размеренно произнес старший, поправил очки на лоснящейся от пота переносице. – Вьетнам. «Принцип домино».
– Принцип домино? – переспросил Бенни.
– Ой, ну это ж банально! – фыркнул молодой. – Ему нужен ракурс, который сделает сюжет уникальным.
Старший не то чтобы скривился, но взгляд его погас, обратился внутрь, то ли от смущения, то ли от сдерживаемого гнева. Нелепый тип, подумал Бенни. И неопрятная внешность – круги пота под мышками, розовые прыщи на поблескивающей влагой коже, все это вызвано будто и не духотой в помещении, а хроническими сомнениями и внутренним напряжением. Было очевидно, что своего молодого спутника он презирает. Тогда что он делает в его компании?
– Простите, – сказал нелепый, опуская стакан и вытирая рукавом брови. – Я… у меня… опаздываю на поезд.
И, не протянув никому руки на прощанье, он ринулся в толпу, как если бы бежал от кого-то.
Бенни и приятель нелепого постояли молча, будто фиксируя бестактность.
– Что, вы сказали, привело вас сюда? – наконец поинтересовался Бенни.
Американец расслабился, привалился к стойке бара и вновь принялся разглядывать девушек.
– О, мы базируемся в Бангкоке, – небрежно сообщил он. – Работаем на корпорацию, которую вы наверняка не знаете, строим взлетные полосы, аэродромы, все такое.
– Могу я узнать название?
– Конечно. – Американец несколько раздраженно улыбнулся. И произнес, чересчур бодро: – «Морское снабжение».
«Принцип домино», как выяснил Бенни, это термин, который предложил Эйзенхауэр в своей недавней речи. Представьте, что у вас есть ряд стоящих костяшек домино, сказал Эйзенхауэр, говоря о коммунизме в Индокитае, и вы роняете первую из них. И очевидно, что случится с остальными, – они все повалятся, одна за другой. Иными словами, если одна страна в Юго-Восточной Азии вступит в коммунистический блок, вскоре вся Юго-Восточная Азия последует туда же – а за ней Ближний Восток и, возможно, даже Япония с Европой.
Не было причин предполагать, что странную парочку американцев привела в страну именно теория Эйзенхауэра. Что-то его смущало в этих парнях, и Бенни задумался, а ограничивается ли деятельность «Морского снабжения» инженерными работами, аэродромами, взлетными полосами и прочим в таком же духе?
