Одна ложка риса, не больше.
Ты забыла сделать маску для лица? Ты же погубишь кожу.
Если встретишь миссис Не Вин, поздоровайся вежливо. Она поприветствовала меня сегодня утром. Мы должны производить хорошее впечатление…
Что-то неладное творилось с Кхин. Она выглядела то встревоженной, то взбудораженной образами, которые намеревалась создать из плоти – точно не из души – их старшей дочери. В любую минуту она могла заставить девочку примерять очередное сшитое платье, а все остальное семейство – оценивать результат. Бенни поражало, как выглядит Луиза – копия голливудских старлеток с выпирающими формами – в переливающемся платье китайского фасона и золоченых туфлях на высоких каблуках (туфли Кхин якобы «одолжила у подруги», но почти наверняка купила в кредит). А наглядевшись, Кхин могла внезапно решить, что ее произведение никуда не годится, что наряд надо переделать, приказывала Луизе немедленно раздеваться, устраивалась за обеденным столом и принималась распарывать швы и переставлять крючки, пока затурканный Джонни украдкой не сбегал из дому. Домашнее хозяйство пребывало в полнейшем беспорядке – младшие дети, заброшенные и запущенные, требовали внимания, которое Луиза и Хта Хта могли удовлетворить едва наполовину. Кхин вознамерилась перекроить свой мир, но мир ее семьи медленно разъезжался по швам.
Но примерно за неделю до конкурса «Мисс Каренское государство» Кхин, похоже, вспомнила, что когда-то сделала ставку на Бенни. Всю вторую половину дня он сидел в залитом светом кабинете, в воздухе резвились пылинки, а Бенни все писал и писал письмо Рите (переписка эта с началом его заточения сделалась для него потребностью). Но вот последний луч солнца погас, и Бенни остался в одиночестве – безысходном одиночестве, компанию ему составляли только мысли о Тесаке и Линтоне, о котором он дерзнул написать лишь в личных дневниках, – и тут в дверях возникла Кхин.
Она была в шелковом, расшитом розовыми орхидеями (это нечто новое, с тревогой отметил Бенни) кимоно и явно только что из душа. Он чувствовал лихорадочный жар, волнами исходивший от ее кожи, а приглядевшись, увидел, что Кхин подкрасила глаза – так же, как делала это в юности, с маленькими черными стрелками вверх от линии ресниц. Эта попытка вернуться в их молодость растрогала его, как и девичье смущение в подведенных глазах. Бенни вспомнил, как они впервые остались наедине, как она обнажилась для него с такой абсолютной самоотверженностью, с такой готовностью к их близости. И вдруг подумал, что вся ее безумная активность последнего времени могла преследовать именно эту цель – заново разжечь то, что почти угасло между ними.
– Я тебе помешала? – нежно проговорила она.
– Вовсе нет.
– Тогда не хочешь заняться любовью со мной?
– Что?
Вот ведь идиот, он же до судорог хочет ее. Она все еще молода, нет и тридцати пяти, по-прежнему красива и жаждет близости… И, словно подталкивая его (как в их первую брачную ночь), она вынула гребень из волос (тот самый сандаловый гребень, что он подарил ей тогда!) и повторила ту самую первую сцену обольщения – распустила свои чудесные волосы, перед которыми он всегда бессилен был устоять.
Бенни замер, просто любуясь ею, укутанной волосами, которые струились до пят и словно желали защитить ее. Потом встал, шагнул к ней, взял ее теплое лицо в ладони и поцеловал. Почувствовав алкоголь в ее дыхании, он отогнал мысль, что, может, под влиянием выпитого она не столько расслабилась, сколько ошиблась адресом, и потянул кимоно с ее плеча.
– Не останавливайся, – попросила она, вцепившись в шелк кимоно и прижимая его теснее к груди.
– Кхин…
– Молчи.
– Хорошо.
Он зарылся носом в ее волосы, в ложбинку шеи.
– Скажи, что ты хочешь меня, – потребовала она.
– Я хочу тебя.
Уже уверенно он привлек ее к себе, попытался стянуть кимоно – и отмел удивление, почему она так сопротивляется и упорно натягивает кимоно обратно на плечо.
– Я хочу видеть тебя, – попросил он.
– Пожалуйста, молчи.
– Но ты прекрасна.
– Нет.
Он потянулся под ткань кимоно, хотел взять в ладонь ее пышную грудь, но она отпрянула, отшатнулась, одной рукой собирая каскад растрепанных волос, а другой запахивая кимоно на груди.
– Что случилось? – удивился он.
Отчаянным, панически испуганным взглядом она обшаривала его комнату, где он проводил так много часов вдали от нее. Как будто выискивала внешнюю причину мучительного внутреннего состояния.
– Ты писал любовное письмо? – спросила она.
Вот и все. Старые обвинения, привычка, от которой она не могла избавиться.
– Может, и так, – солгал он, потому что тоже не мог избавиться от привычки взаимного недоверия.
– И кто она?
– Кое-кто, с кем я познакомился в тюрьме. Кое-кто очень достойный.
И тут же пожалел о сказанном. Но было поздно. В ее потрясенном лице было столько муки, что он онемел.
И не смог вымолвить ни слова, даже когда она выбежала из комнаты, бросив напоследок:
– Почему тебе так трудно любить меня?
Следующие несколько дней до зловещего конкурса «Мисс Каренское государство» Кхин скрывалась за густеющей пеленой отчужденности. Когда они оказывались в одной комнате, ее взгляд скользил мимо, и у него появилось чувство, будто он исчез, исчезает. Что для нее он больше не существует. Существует лишь красота Луизы – или усилия Кхин по ее преображению. Это и был тот маяк, что обещал увести ее от жизни, которую она построила с ним.
В день конкурса Кхин встала до рассвета – Бенни слышал, как она снует вверх и вниз по лестнице, – и к тому времени, когда он спустился к завтраку, была уже одета и почти спокойна, обсуждая в кухне утренние дела с Хта Хта. Луиза в халате сидела за столом, уже причесанная и накрашенная. В макияже не было ничего кричащего и вульгарного, отметил Бенни, садясь напротив дочери. Вкус и мастерство, так свойственные Кхин в шитье и садоводстве – изысканность, утонченность, естественность, – в полной мере были реализованы на очаровательном лице девушки; а следующим впечатлением – когда Луиза сочувственно улыбнулась ему над своим скудным завтраком из кофе и фруктов – стало то, что Кхин сумела подчеркнуть, а не затушевать суть дочери: подлинность, благородство… а еще…
Луиза пристально смотрела на него, и Бенни почувствовал, как его изучают, оценивают… В ее проницательном взгляде было сокрыто нечто потаенное, говорившее, что ей уже знакомы внутренние демоны. Все, что она пережила (что бы она ни пережила, ведь Бенни так и не знал, что происходило с его детьми в годы разлуки), все, что она выстрадала и преодолела, оставило след и придало благородства ее красоте, сделав ее исключительной, несравненной.
И все это Кхин, конечно, тоже видела. И это приводило Бенни в замешательство. И тревожило все утро и весь день, пока он сидел как идиот дома, дожидаясь, пока семья вернется к нему.
