Тесак долго оторопело смотрел на него.
– Думаю, я мог бы заняться этим вопросом, – наконец выдавил он.
И чтобы подтолкнуть его немного, Бенни взял более сочувственный тон:
– Отвечая на твой первый вопрос – я сильно сомневаюсь, что Линтон, каким бы ни был он хитроумным и расчетливым, женился на моей дочери, чтобы подобраться к Не Вину. Думаю, он просто влюбился в нее. Думаю, он почувствовал, что имеет право любить, без всяких политических целей. И думаю, что и она тоже… Не знаю, Тесак… Я редко любил в своей жизни, но когда любил, любовь была тайной. Иногда она словно разговор двух сердец. Трудно объяснить. По большей части мы одиноки и бестолковы… Но оказывается, существуют другие люди, абсолютно не похожие на нас, с которыми мы сплетены воедино.
Какие бы осуждение и потрясение ни полыхали в глазах человека напротив, они угасли, превратившись в разочарование. И до Бенни дошло, что у них гораздо больше общего.
– Расскажу тебе еще кое-что. Когда меня посадили под домашний арест, в глазах людей, приходивших навестить меня, всегда стоял вопрос. Виноватый такой, неприличный, сокровенный вопрос: зачем продолжать жить, старина? Где тут смысл? Просто набивать едой утробу? Жить, выбрать жизнь, Тесак, – это не в меньшей степени акт солидарности для заключенного, чем для свободного человека. Я имею в виду, солидарности со всем человечеством. С мертвыми, с живыми и с теми людьми будущего, которые никогда не узнают, что мы сделали или не сделали. И я, если на то пошло, по-прежнему боец, хотя мой бой теперь ограничен листом бумаги. – Бенни усмехнулся. – И эти бумаги никогда не увидят света дня.
– Не говори так.
– Ты славный парень.
Больше, кажется, нечего было добавить. Но Бенни, вдруг перепугавшись, что американец уйдет, что они вот-вот закончат то, что пока не завершено, выпалил:
– Последнее время вечерами я читал одного из ваших. Парня по имени Ральф Уолдо Эмерсон. Не помню, как наткнулся на сборник эссе. Ты читал его?
– В школе, думаю.
– Не возражаешь, если прочту тебе пару строк? Садись. Пей свое пиво, пока я почитаю.
Устало и покорно Тесак опустился на диван, взял бутылку, поднес ко рту, а Бенни, прихватив с журнального столика лампу, принялся рыться в комоде, который он превратил в книжный шкаф.
Вернувшись с книгой на свое место, он нацепил очки, откашлялся и, припомнив уроки декламации в Сент-Джеймсе, начал:
– «Если ты служишь брату своему, потому что ты призван служить ему, не отступай, когда обнаружишь, что благоразумные люди не одобряют тебя. Будь верен собственному выбору и гордись собой, если сделал нечто необычное и сумасбродное и нарушил однообразие благопристойного века».
Тесак не издал ни звука, ни вздоха, когда Бенни закрыл книгу, снял очки и взглянул в его сосредоточенное лицо, на котором невозможно было ничего прочесть.
– Не ставь крест на Линтоне, – сказал Бенни. – Ты должен быть сильным, Тесак. Очень сильным. Ты должен продолжать то, что начал. Ты никогда не должен отрекаться от глубинного чувства того, что правильно.
20
Отступление и возвращение
За восемь недель до срока родов, около полуночи, Луизу разбудили голоса за стеной. После истории со шпиками в «Ориент Клаб» они с Линтоном ночевали в разных местах недалеко от Рангуна. Сегодня они остановились у занемогшей матери Санни, в каренской деревне через шоссе от дома родителей Луизы, и первое, о чем она подумала, услышав голоса и почувствовав, что Линтона нет рядом, – что надо защитить пожилую женщину. Но голоса – два, один принадлежал Линтону – говорили на английском, сквозь повышающиеся и понижающиеся интонации которого она слышала умиротворенное похрапывание, доносившееся из глубины маленького дома.
Почти неосознанно Луиза прислушалась к разговору.
– А что с поставками из Тайбэя? – спросил Линтон.
– Видимо, американцы вынуждают тайцев блокировать движение грузов, – отвечал другой. Она узнала голос, изысканное горловое выделение гласных – британец.
– Госдепартамент, – продолжал мужчина. – Боюсь, товар застрял в Мае Сот.
Это был Том Эрвин, муж Ханны-Лары.
– Вот почему старый план Уилла разумен, – сказал Линтон. – Нам нужна база в Тавое, куда можно доставлять оружие морем.
– А что с приглашением Уилла? Ты обдумал его?
Сначала казалось, Линтон промолчит в ответ. Тишину нарушал только нарастающий храп больной старухи. Потом Линтон сдержанно усмехнулся:
– Пытаешься вывести меня из игры, старина? Думаешь, мне нужно проходить обучение у американцев? Как ты себе представляешь меня на их базе на Филиппинах?
И это все, что Луиза смогла расслышать. Когда Линтон вернулся в их похожую на тюремную камеру комнатушку, она притворилась спящей; сердце колотилось в груди, ребенок пинался в животе, словно заставляя ее действовать – расспросить Линтона, что все это значит. Но ей нужно было время обдумать услышанное, прежде чем разрабатывать собственную тактику. Значит, Линтон не сдался – по крайней мере, не полностью… Значит, он пытается получить оружие… Значит, Уилл вместе с ним создавал базу и пригласил его на тренировочную базу на Филиппинах… Ей следовало испытать облегчение, но мешало назойливое ощущение, что Линтон не доверяет своим британским и американским партнерам.
Луиза все еще грезила в полусне, мысленно распутывая нить сложных замыслов, когда подступил очередной приступ тошноты, изводившей ее на поздних сроках беременности, но на этот раз тошнота сопровождалась схватками. Когда они добрались до рангунской клиники, воды уже отошли. А потом им сказали, что ничего сделать нельзя: ей придется рожать ребенка на два месяца раньше срока.
Роды были быстрыми, но тяжелыми. Каким крошечным он оказался, мальчик, их сын. Они знали, что малыш долго не проживет. Из-за его неразвившихся легких. Едва родившись, он тут же заснул, мучительно пытаясь дышать у нее на руках, и Линтон сидел рядом, а потом веки у малыша затрепетали и открылись, и он уставился куда-то мимо нее, будто видел что-то завораживающее. Голова его чуть шевельнулась, и он взглянул ей прямо в лицо. И глаза его были пугающе огромными – громадные немигающие окружности, сражающиеся с невидимой силой, чтобы оставаться открытыми. Он смотрел на нее, прямо внутрь нее – то ли стремясь сказать что-то, то ли вобрать в себя часть ее, то ли просто запомнить человеческое лицо. Понимал ли он, что умирает? Что они подвели его – в самом глубинном, основополагающем смысле? Было ли ему больно, когда сердце перестало биться?
Доктор поспешно ввел Луизе что-то, а когда она пришла в сознание на следующий день, рядом с ней сидел Линтон, с воспаленными глазами, и руки его были пусты.
– Где он? – прошептала Луиза.
– Вернулся туда, откуда пришел, – ответил Линтон. Она думала, что муж улыбнется – глаза его блеснули так же, как раньше, когда он старался не замечать то, что причиняло боль или тревожило, – но нет, и когда Луиза заплакала, он отвернулся к окну, словно всматриваясь в непостижимую картину того места, куда ушел их сын.
