– Мы должны найти путь к примирению, – мягко произнес Линтон, молчаливо понимая, пускай и не соглашаясь с ее опасным утверждением. – Мы должны найти способ перешагнуть через прошлое.
Кирпичные здания в колониальном стиле и деревянные дома из ее детства исчезли, а вместе с ними и тиковая плантация, тянувшаяся по всей долине до высившейся вдали пагоды. Но с первой же минуты Луиза узнала скалы, ручей, не изменивший своего русла. Она вспомнила до мелочей холм, на вершине которого люди Линтона построили для них дом, рядом с исчезнувшим домом Лесного Губернатора.
– А что случилось со старой тиковой плантацией? – спросила она Линтона в первый вечер, когда они сидели вдвоем в большом уединенном доме на холме.
Они только что закончили на диво превосходный ужин, приготовленный Санни, и теперь мальчишки – которые сбежали из своих домов вершить революцию и которых Линтон принял под крыло – мыли посуду, пели песни и дразнили Линтона с Луизой, пока те сидели за чаем.
– Сожгли бирманцы в первые годы революции.
– А Лесной Губернатор и его семья – не знаешь, что стало с ними?
– Убежали или схвачены, думаю.
– Это место заколдовано, – сообщил один из мальчишек, дерзко таращась на нее, с мокрой тарелкой в руках.
– Какое место? Деревня? – удивилась Луиза.
– Холм! – возмутился мальчик. Санни хлестнул его по заднице полотенцем и велел заняться делом, но парнишка не унимался. – Все, кто тут поселяется, умирают!
– Вот именно поэтому я и выбрал это место, – сказал Линтон презрительно и нервно рассмеялся. – Прошлое есть прошлое, и с ним покончено.
Но прошлое никуда не делось, и ничто не кончилось.
В течение следующих недель Линтон возвращался и исчезал, и Луиза не требовала объяснений – слишком боялась за него. И воспоминания о том, что происходило в старом доме на этом заколдованном холме, смешивались с воспоминаниями о ее малыше, и она вновь переживала ужас его смерти, обострявшийся в ночной тьме. Она смотрела с открытой террасы на клубящуюся туманом долину, где когда-то росли тиковые рощи, и ей чудилось, что она видит, как мама исчезает среди деревьев. А на эту картину накладывалась другая – глаза ее малыша, смотрящие на нее, перед тем как он испустил последний вздох. И еще она видела рабочих слонов, которых Лесной Губернатор держал, чтобы таскать поваленные тиковые стволы. Удивительные скромные создания, научившие ее ценить смирение, исчезли. Погибли вместе со всем прочим миром.
Неужели вселенная – или Бог, если у вселенной есть душа, – была равнодушна к страданиям слонов? К уничтожению тиковых лесов? Уничтожению Киоваинга? Ее мальчика? Сейчас, глядя в прошлое, она видела, что их детские несчастья были не столь уж беспросветными. И вспоминала, как их с Джонни и Грейс каждый день отпускали рыбачить, собирать ягоды и хворост. И жажда свободы усиливалась с потоками послеполуденного дождя – дождя, который смывал душевную боль и старательно отмывал землю от грехов. Как оживала под этим дождем иссохшая земля, испуская почти осязаемые волны лиственных, мшистых запахов. И как оживали они сами – дети природы, какими они и были тогда. Они приникали к душистым стволам деревьев, прислушивались, что говорят им эти молчаливые защитники, – шепчут, что самый высокий из них умирает, что сама смерть – это часть заведенного порядка вещей, что жена и сыновья Лесного Губернатора тоже умрут, что тени мамы и папы растворены в солнечном свете, падающем на буйную листву. Мы здесь с тобой, говорили листья Луизе. Смотри на мир, как мы.
И она смотрела.
Отложив яйца, мама-птица сидит в гнезде. Яйца вскрываются, птенцы появляются на свет. А потом птица кормит своих птенчиков, не улетая от гнезда далеко. Но постепенно отлетает все дальше и дальше, пока однажды не оставляет птенцов навсегда. А птенцы кричат. Но если бы она продолжала кормить их, они никогда не научились бы летать и в конце концов выпали из гнезда и погибли. Иногда птенец выпадает из гнезда. Тогда мать печалится и улетает, бросая и остальных птенцов умирать. Или птенец начинает учиться летать, но тут его пожирает змея. А его брат, оставшийся в гнезде, слишком напуган, он не может летать, даже кричать не может. И, всеми брошенный, он умирает – от страха.
В чаще леса можно найти резные листья папоротника и сладкие апельсины. После дождя образуются водопады, и вода в реке мутная, и рыба не видит твоей удочки. По утрам монахи, живущие в монастыре у подножия пагоды за лесом, собирают подаяние в большие горшки, но после полудня им уже не полагается есть. И если навестить их днем, они предложат рис и карри, а пока ешь, можно получить и благословение одобрительного монашеского взгляда.
Можно сделать мыло – найти стручок, похожий на тамаринд, сварить его, надрать коры с определенного дерева, растереть ее в ладонях и смешать склизкий сок с варевом из стручка. И можно купаться: спуститься к реке, но не вести себя как маленькие дети, что плещутся голышом, нет, по примеру взрослых девушек, женщин, завязывать саронг под мышками и мыть тело сквозь ткань. И можно взобраться по камням и стоять под водопадом, пока гудящую усталость не выбьет из твоих плеч. И даже можно умаслить жену Лесного Губернатора: набрать красных зерен одного дерева, из которых она сделает себе бусы.
– Чем намерена тут заняться? – однажды вечером спросил Линтон Луизу – вовсе не упрекая, но с беспокойством в глазах.
Он недавно вернулся с очередной секретной операции и уже готовился отправиться на новую. Но весь вечер шумно играл в карты с Санни и мальчишками в кухне, а когда зашел в спальню, Луиза уже лежала в постели, хоть и не спала еще.
– Пожалуй, стоит отправить вас с Санни подстрелить птиц на обед, – улыбнулся он, садясь рядом и нежно беря ее за руку. – Надоели овощи. Или велеть тебе научить мальчишек стрелять. Нам нужны меткие стрелки.
Она не знала, рассмеяться или возмутиться, что он не считает ее скорбь осмысленным занятием.
– Я буду учить твоих мальчишек, – ответила она. – Им нужны математика и литература.
И действительно, поблизости не было школы ни для этих мальчиков, ни для детворы из деревни.
– Только оставь в них немного озорства, – благодарно улыбнулся Линтон.
Вскоре она затеяла строительство школы, найдя применение своей жажде действий. Мальчишек Линтона учить было нелегко, но и они, и деревенские дети обожали ее, купались в ее нежности, наслаждались выволочками, а она упивалась их шалостями и розыгрышами.
И под действием этой неожиданной взаимной любви горе ее затухало, а прошлое, которое поначалу было для нее таким реальным в этой деревне, начало отступать. Посвятить себя этим детям, изгнанным из страны, которая принадлежала им по праву рождения, детям временного народа на временной земле, быть объектом их тайных желаний и бесконечных шуток, свидетелем их крошечных достижений – это пусть совсем незначительное и почти незаметное, но служение. Луиза обнаружила, что хотя иногда и скучает по съемкам в кино и по возможности сбежать от себя, что дает актерство, она никогда не тосковала по навязанному чувству собственной значимости.
