И тут на поперечной балке под кровлей хижины Одноглазый Тэфари увидел огромного черного ворона с белым пятном над клювом.
Ворон пристально взглянул на кузнеца и хрипло, картаво каркнул:
– Кровь! Кровь!
Я так и не узнала, что находится в ведерке и зачем оно мне вдруг понадобилось, потому что в самый последний момент меня разбудил бодрый голос медсестры:
– Подъем! Пора вставать! Меряем температуру!
Я открыла глаза, сонно огляделась.
Занавески на окне были раздернуты, в окно светило солнце – редкий гость в нашем городе, особенно зимой.
Возле моей кровати стояла Оленька, она приветливо улыбалась и держала в руке бесконтактный электронный термометр.
– Так, повернитесь ко мне…
Сестра направила термометр на мой лоб – я невольно вздрогнула, это выглядело так, будто она целится мне в голову из пистолета.
– Тридцать шесть и семь, отлично! Как говорится, хоть в космос посылай! Умывайтесь, позавтракайте, а сразу после завтрака вас хочет видеть Рудольф Зурабович.
Вот как! Он меня хочет видеть! Небось собирается снова загипнотизировать, но я на этот раз не поддамся. Будем играть по моим правилам. У меня тоже есть к нему несколько вопросов – если хочет что-то узнать от меня, пусть и сам на них ответит.
Я приняла душ, оделась, и как раз вовремя – улыбчивая толстенькая нянечка принесла завтрак.
Вот интересно – они всех пациентов кормят в палатах или только меня? И зачем – чтобы я не встречалась с другими здешними обитателями?
Ах, ну да, Оля же вчера говорила, что в клинике такое правило, Рудольф Зурабович считает, что так будет лучше. Что ж, ему виднее…
Завтрак был простой, но на удивление вкусный – хлопья, йогурт, половинка грейпфрута, кофе и свежий, воздушный круассан. Ничуть не похоже на больничную еду.
Снова кольнула меня беспокойная мысль, кто будет за все это платить, и я решила непременно выяснить этот вопрос у доктора Рудика. Иннокентий сказал, что за глаза в клинике все его так зовут.
Я быстро справилась с завтраком, нянечка унесла посуду, и тут же пришла Оля и повела меня к Рудольфу Зурабовичу.
Пришлось надеть те же джинсы и свитерок, хорошо, что догадалась простирнуть белье вечером и бросить в ванной на батарею.
Кабинет у Рудика был большой, просторный.
На шкафу стояло чучело черного ворона, так хорошо сделанное, что в первый момент я приняла его за живую птицу, на столе – какие-то бумаги и компьютер.
Сам Рудольф Зурабович сидел за столом. Стол закрывал от меня его детское тело, и благодаря своей большой косматой голове он казался крупным и внушительным. Только маленькие детские ручки разрушали это впечатление.
Сбоку от стола стояла какая-то большая стеклянная штуковина, внутри которой непрерывно лилась вода, как будто там был заключен пленный водопад.
Этот водопад буквально притягивал мой взгляд, но я отвела глаза и решила ни в коем случае не смотреть в ту сторону – наверняка это еще один способ ввести пациента в гипнотический транс… Видали уже эти стеклянные шарики, знаем все эти примочки. Все-таки ужасно неприятно, когда кто-то копается у тебя в голове. Нет, мне одного раза хватило.
– Доброе утро, милочка! – проговорил Рудольф, потирая свои детские ручки. – Как вы спали?
– Спасибо, отлично! – ответила я, мрачно глядя на хозяина кабинета. – Только давайте сразу договоримся…
Я хотела сказать – никакого гипноза, но Рудольф Зурабович не дал мне договорить:
– Конечно, милочка, никакого! Зачем мне вас гипнотизировать? Совершенно ни к чему!
Он что, действительно читает мои мысли?
– Да у меня и в мыслях ничего такого не было! В прошлый раз это было необходимо, чтобы разбудить недоступные уголки вашей памяти, а сейчас… зачем это нам сейчас? Совсем не нужно! И не подумайте, что я читаю ваши мысли…
«Вот черт! Именно это я только что подумала! И эту мысль он тоже прочитал…»
– Нет, просто это большой опыт. Кроме того, – он лукаво улыбнулся, – некоторые мысли буквально написаны у вас на лице…
Вот уж это правда, мама то же самое говорила в детстве, когда я пыталась врать.
Вдруг совершенно неожиданно мне захотелось к маме. Просто сесть с ней на диване, прижаться и помолчать. И телефон разрядился, так что я даже позвонить ей не могу. Да и не нужно звонить, потому что она по голосу поймет, что у меня неприятности.
– Ладно, – нахмурилась я, – не расходуйте попусту свое красноречие! Я вам все равно не верю, и если только вы достанете свой хрустальный шар… или магический кристалл… или что там у вас… короче, разговор тут же прекратится!
– Хорошо-хорошо, говорю же вам – я не собираюсь вас гипнотизировать! – Рудик замахал маленькими ручками. – Я только хотел с вами поговорить, задать вам несколько вопросов…
– О чем? И вообще, зачем вам меня спрашивать, если вы и так читаете мои мысли? – прищурилась я.
– Говорю же вам – это не так! А спросить я вас хочу… ну, в первую очередь – о вашем детстве. Вы же знаете, нас, психотерапевтов, больше всего интересует детство человека, то время, когда складывается его характер, его внутренний мир.
«Зачем ему мое детство? Ну, может, он какую-нибудь монографию пишет, собирает материал. Эти психиатры… Может, соврать ему что-нибудь для интереса?»
– Ну, спрашивайте. Только потом я вас тоже кое о чем спрошу. И вы мне ответите, хорошо? – Я решила поторговаться.
– Договорились! Итак, какое ваше самое первое воспоминание? Самое раннее?
Я задумалась.
Пожалуй, самое первое мое воспоминание – школа… я сижу за партой и старательно вывожу в тетрадке одинаковые буквы. Очень трудная буква – прописная Д…
Судя по всему, это первый класс. В окна заглядывает густой фиолетовый мрак, значит, это зима, скорее всего, декабрь или январь, раннее утро.
Я изо всех сил стараюсь, чтобы буквы были одинаковыми, но это не выходит – то хвостик у буквы загибается не в ту сторону, то петелька выходит кривой…
Надо мной останавливается учительница и строго говорит:
– Алена, посмотри, что у тебя получилось! Это не буква Д, это какое-то безобразие!
Я чуть не плачу – и снова безуспешно пытаюсь вывести непослушную букву…
– Значит, первый класс… примерно семь лет… – задумчиво протянул Рудольф Зурабович.
«Выходит, я ему уже все рассказала? А думала, что еще только собираюсь…»
– А ничего более раннего вы не помните? У большинства людей есть какие-то хотя бы отрывочные воспоминания о времени, когда им было два-три года… некоторые помнят себя даже еще раньше – в год-полтора. Лев Толстой утверждал даже, что помнил момент собственного рождения. Хотя, конечно, это не вполне достоверно. Но все же… неужели ваши первые воспоминания относятся только к семилетнему возрасту?
