И никакого Иннокентия, и никакого исчезновения своего врага он не помнит. Ну, это и к лучшему.
– Алена, вы как себя чувствуете? – Войтенко повернулся ко мне и заглянул в глаза, что раньше было делом неслыханным. – Может быть, отвезти вас в больницу? Или… к Рудольфу?
– Нет-нет, я лучше домой… – Я назвала Кристине адрес.
– Да знаю уж… – хмыкнула она.
– Но мы непременно должны обсудить все это, – сказал Войтенко, – давайте встретимся завтра…
– Я не могу! – прервала я его. – Я завтра уезжаю к маме.
Не было сил тащиться до родного города на поезде, поэтому я купила билет на самолет.
Я рассчитывала прилететь вечером, но рейс задержали, так что от аэропорта пришлось взять такси, поскольку была глубокая ночь.
В дороге я думала, что делать. Не хотелось пугать маму, вваливаясь среди ночи, я ведь не предупредила ее о своем приезде. С другой стороны, не торчать же всю ночь в зале ожидания.
Телефон разрядился, так что я даже позвонить не могла.
И вот таксист довез меня до нашего с мамой дома, который показался мне маленьким и каким-то неухоженным. Надо же, раньше я этого не замечала.
Я поднялась на наш третий этаж, потопталась под дверью и осторожно позвонила. Никто не отозвался, тогда я позвонила более уверенно, и послышались такие знакомые шаги.
– Кто там?
– Это я, мама, открой!
– Алька? Ты? Господи! – Мама уже гремела замками.
– Что случилось? – спросила она, как только я ввалилась в прихожую.
Ноги отчего-то перестали держать, и язык прирос к гортани. Мама выглядела не очень. Она была бледная и казалась похудевшей, но, возможно, от того, что я подняла ее ни свет ни заря.
Я бросила сумку на пол и отвернулась, вешая пальто. А когда повернулась, то мама смотрела на меня совсем другими глазами – большими, испуганными.
Она попятилась и прижала руки к сердцу.
– Ты знаешь… – прошептала она. – Ты все знаешь… – И попятилась от меня, закрываясь дрожащими руками.
– Мама, ты что? – Я шагнула к ней. – Это же я, Алена! Что с тобой?
Она вдруг как-то обмякла, скукожилась и упала бы, если бы я не подхватила ее. И не ужаснулась, какая она легкая.
За то время что мы не виделись, мама здорово похудела.
Я прикинула: мне – двадцать восемь, стало быть, ей… уже шестьдесят шесть! А она все работает. Сначала – чтобы посылать мне деньги на учебу, потом – чтобы самой не умереть с голоду, потому что я, видите ли, все никак не могла определиться и находилась в поисках себя. Это вместо того, чтобы зарабатывать деньги и содержать немолодую мать!
Я помогла ей дойти до дивана и села рядом. Хотела прижаться, как сиживали мы частенько вечерами, разговаривали тихонько или просто молчали в сумерках.
Но сейчас мама отстранилась от меня. Она выпрямилась, видно, пришла в себя и твердо встретила мой взгляд.
– Ты знаешь, – сказала она утвердительно, – ты все вспомнила.
– Совсем не все… – я опустила голову, – помню только горящую машину и что кто-то выбрасывает меня из нее и женский голос кричит, чтобы я отбежала как можно дальше. Еще помню, что моя фамилия была Ракитина, такая же, как у родителей. Помню, как в садик ходила, воспитательница такая полная и сердитая, с резким визгливым голосом. Еще во дворе как-то зимой с горки упала, помню, как кто-то меня учил на велосипеде кататься… папа, наверное. Еще на море были, помню, как я от волн убегала, а родители смеялись…
– Ну вот и пришло время… – тихо проговорила мама, – когда надо тебе все рассказать. Ты не думай, я собиралась, но все откладывала. Сначала ты маленькая была, потом подростком ершистым, затем уехала. Как я не хотела, чтобы ты в Петербурге училась! Но решила, что это судьба…
Заметив, что голос мамин дрожит, я принесла ей плед.
– Спасибо. В общем, ты – дочь моей двоюродной сестры, – заговорила мама четким учительским голосом, очевидно, так ей было легче. – Мы с Аней особо не были близки, потому что разница в возрасте большая, и она сразу же после школы уехала в Петербург учиться и приезжала только один раз на похороны матери своей, моей тетки. Ну, писала я письма, а потом только открытки отправляла к праздникам, так и то она редко отвечала. Знала я, что у нее семья, ты родилась, муж хороший, живут дружно. У меня же личная жизнь не складывалась, сидела все тут. Хотела как-нибудь в Петербург съездить, хоть город посмотреть, да решила не навязываться, хотя Аня и приглашала. Но я думала, что из вежливости.
Тут голос у мамы сорвался, она посидела молча, а я чуть-чуть подвинулась к ней ближе.
– А в тот год, – снова начала она, – послала я поздравление ей на день рождения, как раз в июле. Она не ответила, да я и не ждала так скоро, мало ли, думаю, люди в отпуск уехали или еще что…
И тут, уже в сентябре, приходит мне письмо заказное. А там пишет соседка ваша, что супруги Ракитины погибли в августе в автомобильной аварии, возвращались из отпуска, да и наехал на них грузовик. И водитель грузовика вроде не пьяный был, как-то занесло его, не справился с управлением. Они погибли на месте, а ребенка, дочку, успели из машины вытолкнуть. Девочка в больнице в тяжелом состоянии, но жить будет, врачи говорят. И поскольку родственников у них никаких нету, то она, соседка, зная, что от меня письма приходили все время, нашла выпавшую из ящика открытку и узнала адрес. Их, Ракитиных-то, уже похоронили, с его работы люди этим занимались, а ребенка, похоже, в детдом сдадут. Как прочитала я это письмо – так чуть сознание не потеряла, хорошо, что дома уже была. Как же так, думаю, а я еще Аню вспоминала, что не ответила на письмо. А они уже в могиле. И все мне девочка видится, как она одна в больнице, никто и не проведает ее.
В общем, пошла я насчет отпуска договариваться, а меня отпускать не хотят, потому что как раз учебный год начался. Директор так и сказал: если уедешь – считай себя уволенной. Ну и ладно, написала я заявление по собственному желанию да и поехала в Петербург. Пришла к той соседке, она мне свой адрес оставила, она мне и рассказала, где ребенок лежит. А насчет квартиры, говорит, ходит какой-то мужик, ключи у него, все там шарит, вещи двигает, она, соседка, спросила, кто такой, а он вызверился – не твое, мол, собачье дело.
Ну, пошли мы с ней на следующее утро в больницу, еще пускать не хотели, хорошо, она меня научила денег нянечке дать… Как посмотрела я на тебя… маленькая такая, худенькая… головка забинтована… сердце чуть не разорвалось!
Мама всхлипнула, и тут уж я обняла ее и прижалась крепко.
– Врач подошла с пониманием, но говорит, что с их стороны патологии нету, а что у ребенка память пропала, то, может, и к лучшему. Это, говорит, мозг так защищается от психологической травмы. Но она, конечно, не психиатр, вот они там сами решат. А если никто на ребенка права не предъявит, то они переведут тебя в детский дом, да не простой, а где дети с отклонениями.
