– Эх, жизнь, жизнь… – Монахиня вынула платок и вытерла слезы. – Так и должно было случиться. Все по воле Божьей… Эх, грехи наши тяжкие! Ведь могла остаться с ним, но оказалась здесь. Когда мы сюда приехали, город находился еще под Британским мандатом, Израиля тогда и в помине не было.
Павел не удержался и спросил:
– А каким образом вы здесь очутились?
– Это длинная история, – отмахнулась монахиня.
– Я не тороплюсь, – ответил Павел, чувствуя, что женщине необходимо выговориться.
– Хорошо, я расскажу, – согласилась монахиня, немного подумав. – Мой папа служил в НКВД на высокой должности. Тогда НКВД руководил Ежов. Жили мы хорошо: трехкомнатная квартира на Чистых прудах, деньги, спецпайки… Я тогда уже прижила ребенка, сына – так уж получилось. Жили, поживали, а потом все рухнуло в одночасье – Ежова расстреляли, а папу осудили по литерной статье «Контрреволюционная троцкистская деятельность» на целых двадцать пять лет лагерей. Оказался врагом народа. Я в это не верила, но кто его знает… Короче, с папой я распрощалась. А мы же стали ЧС – членами семьи врага народа, нам грозила высылка. Тут-то меня твоя бабушка и определила в послушницы. Она ведь истинно верит в нашего Спасителя, Иисуса Христа, аккуратно посещает церковь и знакома с иеромонахом Троице-Сергиевой лавры. Она сказала, мол, твое будущее темно и опасно, а в монастыре – благодать Божья, и никто тебя там не тронет. Я согласилась, хотя до сих пор не пойму, правильно ли я поступила… Но зачем о прошлом вспоминать – все уже свершилось по воле Божьей. Все обошлось, мать с внуком не выслали, но выселили из шикарной квартиры в коммуналку на окраине Москвы. А вскоре я приняла постриг. Моя судьба совершила резкий поворот. В Вифлееме умер настоятель, возникла необходимость назначить нового. Назначили отца Федора. Он пригласил двух монахинь поехать с ним, якобы тамошняя игуменья попросила. Я согласилась – хотелось уехать от всех этих ГУЛАГов и НКВД. С сыном и матерью я увиделась только перед самым отъездом, до этого с ними не встречалась, боялась испортить Антошке биографию. Отдала этот крестик, чтобы мать передала его сыну как память, когда он подрастет. Мама умерла, когда Антошке исполнилось восемь лет. Его отдали в детдом. Но крестик он, как видишь, сумел сохранить. – Монахиня на несколько секунд примолкла. – А каким образом он попал к Юле?
– Не знаю, – ответил Павел. – Видимо, через военкомат, – и задал свой вопрос: – А как вас выпустили из Союза? В те-то времена…
Монахиня усмехнулась:
– Религию можно зажать, но Господь никаким органам не подвластен. Не знаю как. Меня это ни тогда не интересовало, ни сейчас не интересует. Добрались до Севастополя, и кораблик нас отвез в Бейрут. А там – на верблюдах до Вифлеема. Вот здесь с тех пор и живу. Власть меняется, меняются государства, а нас никто не трогает.
Монахиня замолчала, и Павел понял, что пора уходить. Он коротко попрощался.
– Передай благодарность своей бабушке, если ее увидишь, дай ей бог здоровья! – крикнула ему вслед монахиня.
«Где я ее теперь увижу?» – с грустью подумал Павел. Он любил свою бабушку.
Стрельцов решил пройтись по древнему городу. Бродя по улицам с домами восточной постройки, он размышлял о превратностях судьбы и истории.
Вот Вифлеем, родина Иисуса Христа. По сути, христианская святыня, а владеют им мусульмане. А если власти решат разобраться с этим анклавом, то вместо мусульман придут иудеи. Чудны дела твои, Господи! А если Бога нет, то все равно чудны дела.
С какой стати этой Прасковье жаловаться на жизнь? Она живет в покое и сытости, ни морозов, ни сугробов. А мама противотанковые рвы копала, хлеб по карточкам получала. Дед погиб подо Ржевом. «Он погиб подо Ржевом в безымянном болоте…» И сетования у нее ненастоящие, формальные. Сына своего, Антошку, до двух лет растила, а потом видела всего один раз. Оправдание можно для чего угодно найти. А вот бабушка в монастырь не пошла, хотя она сильно верующая. И сюда, в Вифлеем, могла переехать, у нее же целый иеромонах в знакомцах состоит! Но нет, она с детьми осталась, одна их растила…
Взгляд уперся в застекленную витрину кафе. Прямо на стекле было намалевано название по-арабски. Павел перевел: «Привет!» Привет так привет… Он преодолел несколько ступенек, вошел внутрь и занял свободный столик. К нему тут же подскочил молодой вертлявый официант.
– Слушаю вас.
– Кофе.
– Кофе с элем? – Официант застыл в ожидании ответа.
– С элем.
Павел утвердительно кивнул, хотя понятия не имел, что такое эль. Но кофе ему понравился, в нем ощущалась необычная кислинка. Он пил вдумчиво, маленькими глотками, хотя в это время вовсе ни о чем и не думал, а просто в окно наблюдал за прохожими, снующими мимо.
Сделав последний глоток, он встал и покинул заведение. К нему тут же подскочили несколько уличных торговцев всякой сувенирной дребеденью и начали настырно предлагать свой товар, суя его прямо под нос. Разве что не хватали за рукава. Павел остановился и заговорил с ними по-арабски. «Надо купить что-нибудь для Элис».
– О, ты хорошо знаешь арабский! – воскликнул один из торговцев.
– Люблю арабов, – сказал Стрельцов.
– А сам еврей?
– Русский.
– О, русский, облико морале… – широко улыбнулся один из палестинцев.
«Откуда они этого набрались? Советских фильмов насмотрелись, что ли?»
Павел осознал, что торговцы просто так от него не отвяжутся – купишь у одного, остальные не успокоятся. Он обратился к ближайшему:
– Что у тебя есть самого ценного?
Палестинец вынул из сумки ожерелье из полудрагоценных камней.
– Вот. Очень подойдет твоей девушке. – Глаза его засветились надеждой.
– Подойдет, – подтвердил Павел. – Я у тебя его куплю, но с одним условием: вы все от меня отвяжетесь. – Он махнул в сторону остальных торговцев. – Согласен?
Палестинец утвердительно кивнул и крикнул своим коллегам:
– Он у меня ожерелье покупает! Не приставайте к нему!
Они послушались. Видимо, продажа этой цацки считалась очень выгодной сделкой, и они не хотели обижать товарища. К тому же у них появился другой объект для впаривания: к ним подошла парочка, по виду европейских туристов.
Павел отвлек своего недавнего продавца:
– Где тут можно взять напрокат машину?
– Вон там. – Парень махнул рукой вдоль улицы. – Пройдешь квартал, и сразу после перекрестка увидишь площадку. Там машины стоят. Договоришься.
Не пройдя и половины пути, Стрельцов обратил внимание на легковую машину, медленно проезжавшую мимо. Это была та самая машина, которую он видел на стоянке при въезде. «Точно! И женщина с девочкой внутри». Внезапно из узкого проулка выскочили трое. Один их них метнул в машину бутылку, она тут же вспыхнула огнем. Двое других подбежали с противоположной стороны машины и подперли двери, чтобы пассажиры не смогли выскочить наружу. Огонь разгорался, задымились покрышки. Женщина била ладонями в заднее стекло и что-то кричала.
