Перед смертью брата она начала поговаривать, что, возможно, съедет от них. Эти разговоры прекратились, когда Вера с Катей остались вдвоем. И как бы Вера ни говорила тете, что справится, та ни в какую.
Сейчас поняла: не справилась бы.
– Извини, я не о том говорю. Нервы на пределе.
– У твоей тети тоже есть связи.
– Я знаю.
– Эти… – она кивнула на людей в черных балаклавах. – Наемники. Они пришли не напрямую от Сивакова.
– Не совсем понимаю…
– Значит, на них можно надавить.
Вера нахмурилась.
Кто может надавить на парней из частной армии?
– Тетя, я туплю. Честно.
– Вижу. Вот, – она взяла в руку недавно положенный листок и снова повторила: – Звони.
Цифры пляшут перед глазами Веры. Она пытается в них вчитаться, но ничего толкового не получается.
И лишь спустя минуту до Веры доходит, что она даже не спросила, чей он.
– А кому… звонить?
У неё были разные варианты. Друзей папы почти сразу же отмела. Нет их. Вот нет и всё тут. Все, кто мог помочь, при желании давно помогли бы. Потому что рейдерский захват проходил полномасштабно. Военные вошли и на завод, полностью остановив его производство. Информация появлялась в сети и сразу же пропадала. Хорошо работали люди, оперативно.
Большой бизнес только с виду кажется огромным. По факту тут все друг про друга все знали. Кто с кем дружит, кто с кем спит. Кто летает отдыхать с любовницей по пятницам в Москву, кто предпочитает проводить время за карточным столом.
Поэтому Вера не сомневалась: если бы кто-то захотел ей прийти на помощь, давно бы пришел. Сиваков за шесть месяцев подготовил почву для маневров. Поговорил с нужными людьми, объяснил, кто теперь стоит или будет стоять во главе завода.
Явно не она.
Не дочка Барисова.
Родственники, которые могли бы помочь, тоже сразу открестились от неё, как только было оглашено завещание.
Вера снова посмотрела на тетю Раю. Та недовольно поджала губы.
– Я так понимаю, ты не в курсе.
– Чего именно? Тетя, пожалуйста, давай без этого… Мне и так тошно.
Тетя не спешила отвечать. Она продолжила хмуриться. Вера тоже не понимала её. Во взгляде женщины читалось осуждение.
И ещё что-то.
– Это телефон нашего Тараса.
Если Вера думала, что самое плохое в её жизни случилось, то она сильно заблуждалась.
* * *
Девушка постаралась отреагировать адекватно.
Хотя о какой адекватности может идти речь, если рука с листком задрожала? Ещё немного – и пальцы разожмутся, а лист спикирует на пол.
Наш Тарас…
Так всегда было.
Наш…
Чувствуя, как в висках застучало, Вера сделала шаг назад и уперлась поясницей в подоконник.
– Это шутка такая? – выдохнула она, не в силах отреагировать иначе.
Идеально ухоженная бровь родственницы вздернулась кверху.
– Я похожа на шутницу?
– Извини, но… Нет, не похожа. Просто это… Это жестоко.
– Так. А ну-ка посмотри на меня, Вер.
Тетя подошла ближе, взяла девушку за плечи и встряхнула её.
– Приди, черт побери, в себя! – рявкнула Раиса, не церемонясь. Голова Веры мотнулась вперед-назад, как у китайского болванчика. – Хватит уже! Ты должна начать действовать! У тебя дочь! Ты должна в первую очередь думать о ней!
– Я и думаю! – не сдержалась Вера и свободной рукой убрала со своих плеч ладони Раисы. Девушка не любила, когда к ней прикасались. Даже свои, те, кому она доверяла. – Но это… Тарас мертв. И ты это знаешь.
При упоминании о человеке, который оставил в её жизни неизгладимый след, Веру повело. В груди запекло. Ещё несколько секунд, и она потеряет сознание. Так нельзя. Ей надо поспать. Хотя бы несколько часов. Иначе через пару дней она превратиться в истеричку и параноика.
Вера прикрыла глаза, не замечая, как комкает листок с номером.
Одно лишь имя, произнесенное вслух, и весь мир задрожал, уходя из-под ног. Пришлось активировать последние силы, чтобы безвольно не рухнуть на колени и не завыть раненой волчицей.
Вере давно казалось, что слезы все выплаканы. И давно.
Сколько их было? Много. Очень… Целый океан. Отцу пришлось насильно ставить ей капельницы, чтобы она пришла в себя и начала есть. Вера даже от еды отказывалась. Сначала винила всех.
Потом – только себя.
Тогда Вера ещё не знала, что под сердцем носит маленького человечка. Чье сердечко вот-вот начнет биться.
И ради которого она начнет жить. Есть, пить, двигаться. Принимать витамины и даже улыбаться.
Почти искренне.
В восемнадцать лет все воспринимается слишком остро. Иногда возвращаясь в прошлое, Вера спрашивала себя: могла бы она тогда поступить иначе? Однозначно, да.
Если бы была чуть смелее… чуть мудрее…
Если бы не была папиной дочкой, витающей в розовых облаках.
Если бы…
Сколько всяких ограничений, рамок, которые она в восемнадцать принимала, как естественный ход жизни. Почему бы и нет? Её любили, баловали. Правда, и требовали безоговорочного подчинения. Но зачем бунтовать, если Вера имела всё, чего бы ни пожелала?
Невозможно отмотать время назад и что-то изменить.
Отец даже психотерапевта ей не пригласил.
– Ещё не хватало, чтобы за моей спиной шептались, что у Барисова дочь – псих! – огрызнулся он и сплюнул. Прямо на только что вымытый паркет…
Тогда впервые Вере захотелось его ударить.
Вера вынырнула из прошлого и провела рукой по лицу, сбрасывая наваждение.
Тетя Рая продолжала выжидающе на неё смотреть.
Чувство вины снова хлестнуло Веру по щекам. Один раз. Второй. Было ощущение, что девушку вздернули кверху, подняли на высоту многоэтажки, а потом пустили в свободный полет. И она падала и падала… Без парашюта. Без страховки. А земля всё приближалась… И вот Вера рухнула на неё.
Но не разбилась. Боль оглушала, деморализовала.
Вера была уверена, что научилась с ней жить, что спрятала её настолько далеко, что уже ничто никогда не будет способно вытащить ту боль на свет божий.
А как легко оказалось это сделать!
Два слова…
Наш.
Тарас.
Видимо, Раиса увидела в глазах племянницы некую осознанность и готовность принять информацию, потому что, поцокав языком, наконец, ответила ей:
