Сомнения закрадываются в мою душу. А что если она права, и то, что может ждать меня в незнакомой стране с дикими законами, покалечит судьбу?
«Ерунда!» – останавливаю бег мрачного предчувствия.
На следующий день я стараюсь не выдавать своей радости, и хмуро оглядываю Ирму.
– Готова? – спрашивает она, и я утвердительно киваю.
Черный никаб точно даст затеряться в толпе. Многие женщины носят его, и спутать меня с другой будет легче всего.
На рынке Ирма вновь отвлекается, и я кидаюсь бегом прочь в один из переулков, стараясь не оглядываться. Мой ориентир – мечеть. Главное, не потерять ее из виду и выбраться из древних построек. Эхом слышу свое имя, но рискую, и сворачиваю чуть вправо, чтобы в случае чего оторваться от погони.
Я задыхаюсь в невыносимую жару под черной тканью. И снять нельзя, и легкие нещадно жжет от нехватки кислорода. Наконец, силы меня покидают, и я оглядываюсь назад.
Никого.
Ни погони, ни криков.
Тишина.
Дыхание выравнивается, и я осматриваюсь. Стены красновато-кирпичного цвета высотой с двухэтажный дом, нависающие надо мной, создают иллюзию угрозы. Мимо проходят двое мужчин и совсем не обращают на меня внимания.
Сколько Ирма будет искать меня, и есть ли у нее возможность сообщить о побеге Саиду?
Придется переждать пару часов, и потом возвращаться обратно. Стоять на одном месте не хочется, и я иду мелкими шагами, отыскивая верхушку мечети глазами. Но проходит полчаса, и я не нахожу свой ориентир. Надо вспомнить, где находилось солнце и пытаться определить стороны света. Только вот из-за высоких стен тяжело понять, куда падают солнечные лучи.
Иду и рассматриваю верхушки домов, чтобы понять, откуда идет свет от заходящего солнца, но за этим не замечаю, что еще больше ухожу от той цели, к которой стремилась.
Переулки, кажется, становятся более узкими и темными. А теплые струи лучей единственного небесного светила меркнут, и начинают опускаться сумерки.
Вот это уже плохо!
Я встречаю двух незнакомок и кидаюсь к ним, как ненормальная:
– Кутубия, Кутубия, – будто робот повторяю одно и тоже, но они шарахаются от меня с огромными перепуганными глазами ни слова не говоря.
Темнота наступает быстро, а одинокие фонари, которые попадаются, весьма редко становятся моим новым ориентиром.
Я прижимаюсь к стене и прикладываю ладони к щекам. Жар бьет изнутри.
Что делать?! Я оказалась посреди бесконечного лабиринта развалин, и, похоже, меня никто не будет искать! Добровольная погибель, которую я сама себе подписала. Завтра начнется новый день, а я буду блуждать среди построек цвета охры без воды и еды. Температура воздуха здесь днем поднимается выше ста градусов по Фаренгейту, и мне долго не протянуть.
Бессилие начинает накрывать ледяной волной, и к нему на помощь приходит ужасающая паника.
***
Через час становиться совсем темно, и звуки активно живущего населения стихают. Ночная мгла с оглушающим безмолвием действует на меня хуже самого жуткого хоррора. Я мечусь по узким проулкам, но навстречу не попадается ни одного человека.
Желание сжаться в комочек и горько заплакать прямо здесь настолько сильное, что слезы застилают глаза белесой пеленой. Я бреду, не разбирая дороги, как передо мной возникает черный силуэт.
В смятении отшатнувшись, отворачиваюсь, чтобы убежать прочь, но он произносит что-то на арабском.
Он обращается ко мне?!
– Помогите, прошу помогите, я не могу выйти, – тараторю и чуть ли не хватаю его за руки, забывая напрочь запрет на прикосновения между незнакомым мужчиной и женщиной.
Он машет мне рукой и показывает зайти внутрь.
С облегчением я переступаю порог дома, и оглядываю окружающую обстановку. Комната квадратной площади, низкий диванчик и пятеро сидящих на нем мужчин. Они одеты традиционно: в кандуры и камис. Здесь сумрачно, горят всего лишь три фонаря, которые слабо освещают достаточно широкое пространство. Пахнет чем-то пряным и дымом от кальянов.
Все присутствующие заинтересованно меня осматривают, а я стою в полном ступоре. Неприятное чувство озноба ползет по коже. Обычно мусульмане не смотрят так в открытую на женщин – это запрет. Харам – как говорила Ирма.
Рядом стоящий мужчина, который пригласил войти, что-то говорит на арабском, а потом я вижу, как один из них поднимается и идет ко мне.
Господи, куда я попала! Сердце заходится в бешеном ритме, и я разворачиваюсь к входной двери, чтобы выбежать. Но оказывается, никто не собирается выпускать случайно попавшуюся американку. Крепкие мужские руки тотчас хватают меня, а второй подошедший подносит сладко пахнущую материю к носу.
Ужас пронзает острой пикой все тело, и мои попытки вырваться будто утраивают силу. Полутьма плывет перед глазами, а я задыхаюсь в приторно-тошнотворном аромате, очень похожим на запах жасмина.
Темнота.
Чей-то негромкий голос назойливо будит меня, выводя из полусонного забытья.
– М-м-м-может, хватит, – шепчу я, и приоткрываю глаза.
Передо мной… сетка.
От ужаса зрачки становятся нереальных размеров. Это сетка от кровати, которые обычно делают в два яруса. Я поворачиваю голову чуть вбок. Сил подняться и подскочить нет. Тело будто парализовало. Передо мной еще две двухъярусные кровати, на которых сидят и лежат девушки. У них потерянный и заторможенный вид. Вокруг обстановка, больше похожая на тюремную камеру. Маленькое зарешеченное окошко, серые стены и раковина для гигиенических процедур.
– Эй, вы разговариваете на английском? – зову тихо я, но на мою речь реагирует только одна.
Она осматривает меня, и в ответ что-то бормочет на местном диалекте.
Твою мать! Никто снова не понимает меня.
Через час мне становится легче, а тело наконец-то начинает подчиняться. Ватными остаются только ноги. Я сажусь на кровати и прислушиваюсь к тихому разговору трех девушек. Ни слова не понимаю, и от этого становиться еще тоскливее.
Мне Ирма говорила, и предупреждала о возможной опасности, но я, как всегда, уверенная в своей непоколебимой правоте, рискнула и… Теперь меня продадут в какой-нибудь грязный гарем или заставят работать в борделе! И хорошо хоть, если впереди такая участь, а не на органы или в подпольную лабораторию для опытов.
Разговоры прерывает скрип металлической двери. Все разом напрягаются, а я пытаюсь встать с кровати. Внутри под кожей словно сотня острых игл жалят пиками, и доставляют дискомфорт как при судороге.
– انهض! (Вставайте! – араб.) – грозно рявкает он.
Перевод не нужен. Он явно чем-то недоволен.
Девушки встают, а ко мне он подходит и дергает за локоть, повторяя это слово. Я поднимаюсь. Он произносит еще пару слов и пленницы начинают выходить из камеры. Я иду за ними, и с ужасом осматриваюсь.
