Но мне не успели ответить девушки-прислужницы.
– Я умираю, а ты, подлая одалиска (одали́ска (от тур. odalık – «горничная, рабыня, служанка») – женщина, состоящая в гареме шейха, султана. Одалиски воспринимались на Западе как наложницы или сексуальные рабыни, и их статус был ниже статуса официальной жены. Фактически они были прислужницами жён. – прим.автора) останешься здесь жить! Ненавижу, ненавижу тебя! – с омерзением выплевывала слова Ямина. В руках ее окровавленная нижняя юбка.
Ужас ледяной змеей прошелся по моему телу. Это было самое страшное, что можно услышать от ребенка.
– У нее начали месячные, – чуть слышно произнесла одна из служанок – Она никого не хочет слушать, просит позвать Господина Саида, но у него срочное совещание…
– Идите, вы свободны – отпустила я служанок, и облегченно выдохнула. Я ведь поначалу чуть ли не рухнула в обморок от такого шокирующего заявления от падчерицы.
Девушки вышли, а я села рядом с Яминой. Сейчас она, маленькая перепуганная девочка, вызывает только жалость. Я попыталась обнять ее со словами успокоения, но она противилась. Детские ладошки больно били по груди, плечам и даже попали по моему лицу. Но я не собиралась сдаваться. Прижала ее дрожащую хрупкую фигурку к себе и ласково гладила по черным волнистым волосам.
– Чш-ш-ш, не страшно. Ты не умрешь. Это происходит с каждой созревшей девушкой каждый месяц, – говорила я, и сама еле сдерживалась от слез. Сердце сжималось от сочувствия. Кто бы ей объяснил подробности полового созревания, рассказал о строении женского тела! Служанки явно не обладали знаниями в анатомии, а что они могли сказать на ее вопросы? Ничего объективного!
– И я не умру? – бурчала в ответ, прекратив сопротивляться. Она, все еще не поднимая головы, сидела, уткнувшись мне в грудь.
– Нет, Ямина. Папа и я этого не допустим. Никогда. Запомни! – проглотив сентиментальные слезы в горле, говорила ей я.
Впервые мне пришлось все рассказывать и пытаться не краснеть от такой пикантной темы. Объяснять Ямине, почему должны быть месячные, и почему во время беременности они перестают идти. Я помогла ей переодеться и попросила одну из служанок принести средства гигиены из моего комода, чтобы Ямина чувствовала себя комфортно. Мы сидели почти два часа и обсуждали то, что я не могла и представить себе еще вчера вечером. Девочка задавала вопросы, и я старалась как можно понятнее объяснить.
Весь этот день мы провели вместе. Ямина показывала мне свои рисунки, фотоотчеты танцевальной школы, куда она ходила заниматься. Мы ели божественно вкусный чебаб (арабский аналог панкейков – прим.автора) со сладким финиковым сиропом, гуляли в саду и посмотрели один из ее любимых мультфильмов.
Когда вечером приехал Саид, то его глаза округлились, увидев нас. Будто закадычные подружки мы держались за руку и встречали его в большом гостином зале.
– У нас все замечательно, – рапортовала Ямина. – А как прошел твой день, папочка?
И теплый семейный ужин начался с рассказов Саида об важном контракте.
Я сидела, слушала, смотрела, как Ямина улыбается, и в ее глазах первый раз горела искорка надежды. Надежды того, что она обрела наконец-то подругу и почти маму.
Вечером я вышла на широкий балкон-террасу и, по привычке каждого дня, провожала последние солнечные лучи, скрывающиеся за линией горизонта. Где-то слышался вечерний призыв к молитве. Заунывный голос муллы раздавался то затихая, то набирая силу.
Сколько я шла к этому состоянию безмерного счастья? Сколько было пролито слез и совершенно глупых ошибок? Судьба все равно все расставила на свои места.
Мактуб.
Так суждено…
Эпилог
Упираясь руками в кровать, я еле держалась на ногах. Дышала тяжело, и старалась не сбиваться с ритма.
Боль в округлившемся животе усиливалась и острыми иглами разносилась по телу. Шевеления моей нерожденной малышки усилились. Шумно выдохнула и уткнулась лбом в белоснежную простыню.
Мои вторые роды были слишком сложными и тяжелыми. Десять часов схваток, но не было ни потуг, ни раскрытия для полноценного родоразрешения.
– Ханна! Ханна! -
Я вздрогнула и встрепенулась от голоса Ямины.
Падчерица вбежала в мою палату и обняла меня.
– Солнышко, что ты здесь делаешь? – изумленно спросила я, и обняла ее в ответ.
– Папа попросил запустить меня к тебе ненадолго, – она дрожала, словно ее лихорадило в ознобе.
– Ямина, ты чего, что с тобой? – спросила я, и постаралась не согнуться вновь от приступа боли. Зачем видеть невыносимые мучения несовершеннолетней девочке? Ведь я рассказывала ей, что беременность и роды – естественные процессы, а сама нахожусь на грани обморока.
– Ханна, мне страшно, – шептала она, и шмыгнула носом – Ты ведь не умрешь, как моя мама…
Я только сейчас поняла панику Ямины. Она психологически боялась родоразрешения, и провела аналогию между мной и Далией.
– Нет, милая, не умру. Со мной все в порядке, – сжав зубы от очередной острой схватки, проговорила ей. – Все будет хорошо, я тебе обещаю.
От заботы и беспокойства за мою жизнь, меня вновь накрыли сентиментальные чувства, и когда Ямина вышла, я улыбнулась и, разревелась как девчонка.
После того дня, как мы подружились, прошло уже полтора года, и наши взаимные родственные чувства только крепли. Ямина не называла меня мамой. По имени, да, а вот чтобы обозначить родство – нет. Я не требовала, и всегда ей говорила, что она может называть меня так, как ей будет удобно. Я понимала, и об этом говорила Саиду, который порой хотел, чтобы дочь называла меня мамой. Невозможно заменить самого близкого человека на земле.
Я вновь согнулась в невыносимом приступе мучения, и как раз в этот момент почувствовала потугу.
– Ложитесь, госпожа Ханна, мы сейчас осмотрим вас. Если нет продвижения в родовой деятельности, то придется оперировать, – произнесла только что вошедшая врач, и строго посмотрела на меня поверх тонкой оправы очков.
Пока я устраивалась на кровати, подошли еще две акушерки. Боль от положения лежа усилилась троекратно. Я вертелась и ощущала, как тело немеет будто пронзенное адской раскаленной стрелой.
– Не могу, не могу, – дыхание перехватывает, и чувствую, как кислород в легких заканчивается.
– Тужьтесь, прямо сейчас! Быстрее! – кричит врач, а образы окружающей реальности плывут и распадаются на частицы в фокусе зрения.
Я делаю рывок, и крик, который идет из горла, рвет связки.
– Тише, тише, вы сейчас так все силы израсходуете, – где-то над головой убаюкивающий голос акушерки.
– Ханна, соберитесь, смотрите на меня! На меня! Тужьтесь!
Приоткрываю веки, но они как будто наливаются свинцом, и сманивают в сладкий сон. Боль уже врастает в мое тело, становиться дополнительным органом, который отравляет весь организм.
