И тут меня поразило: никакого противоречия нет. Ведь что такое позднесоветский чекист? Довольно травоядный хищник, который, задержав фарцовщика, изымет у него джинсы и оставит себе – потому что в душе так же поклоняется сладким плодам капиталистической моды, как и стиляга. Просто должность у него такая, что надо ловить идейно невыдержанных граждан, а вообще он плевать хотел на какие-либо идеи, кроме личного обогащения. В «Заповеднике» Сергея Довлатова есть характерный эпизод о том, как лирического героя, работающего экскурсоводом в Пушкинских Горах, вызывает местный кагэбэшник. Герой ожидает репрессий или хотя бы разноса за свой алкоголизм с примесью диссидентства, но…
Он сел и уставился на меня долгим, грустным, почти трагическим взглядом. Его улыбка выражала несовершенство мира и тяжелое бремя ответственности за чужие грехи. Лицо тем не менее оставалось заурядным, как бельевая пуговица.
Портрет над его головой казался более одушевлённым. (Лишь к середине беседы я вдруг понял, что это не Дзержинский, а Макаренко.)
Наконец он сказал:
– Догадываешься, зачем я тебя пригласил? Не догадываешься? Отлично. Задавай вопросы. Чётко, по-военному. Зачем ты, Беляев, меня пригласил? И я тебе отвечу. Так же чётко, по-военному: не знаю. Понятия не имею. Чувствую – плохо. Чувствую – оступился парень. Не туда завела его кривая дорожка… ‹…› Ну, кинула жена ему подлянку, собралась в Израиль… Так что, гудеть до посинения?.. Короче, я в растерянности…
Беляев говорил ещё минут пятнадцать. В глазах его, клянусь, блестели слёзы…
‹…›
Он заговорил поспешно, темпераментно и зло:
– Ты, я знаю, в Ленинград собрался. Мой тебе совет – не возникай. Культурно выражаясь – не чирикай. Органы воспитывают, воспитывают, но могут и покарать. А досье у тебя посильнее, чем «Фауст» Гёте. Материала хватит лет на сорок… И помни, уголовное дело – это тебе не брюки с рантом. Уголовное дело шьётся в пять минут. Раз – и ты уже на стройках коммунизма… Так что веди себя потише… И ещё, к вопросу пьянки. Пей, но в меру, делай интервалы. И не путайся ты с этим чеканутым Марковым. Валера местный, его не тронут. А у тебя – жена на Западе. К тому же опусы в белогвардейской прессе. Выступлений – полное досье. Смотри, заделают тебе козу… Короче, пей с оглядкой. А теперь давай на посошок…
Мы снова выпили.
– Идите, – перешёл на «вы» майор.
– Спасибо, – говорю.
Это было единственное слово, которое я выговорил за полчаса.
Беляев усмехнулся:
– Беседа состоялась на высоком идейно-политическом уровне.
Уже в дверях он шёпотом прибавил:
– И ещё, как говорится – не для протокола. Я бы на твоём месте рванул отсюда, пока выпускают. Воссоединился с женой – и привет… У меня-то шансов никаких. С моей рязанской будкой не пропустят… А тебе – советую. Подумай. Это между нами, строго конфиденциально…
Возвращаясь в кабинет «безопасников» интернет-компании, можно сказать, что плакат Навального заставил меня увидеть происходящее под другим углом. Собственно, так и должна работать деталь.
Авторам объяснить это можно даже ещё проще. Не приводите калькуляцию, приводите финальную цифру. Не считайте пуговицы на пальто ньюсмейкера и не придавайте значения тому, расстёгнута верхняя или нет, – зато не пропустите барственный жест, которым он сбросил это пальто, проходя мимо секретарши. Не тащите в абзац более двух цифр (а лучше одной). Вместо цифр применяйте следующие глаголы и обороты: «удваиваться», «утраиваться», «сокращаться втрое», «обнуляться». Из бэкграунда героя или явления берите только ключевые, поворотные события.
Бывает, что автор берёт крупный план с целью быстро втащить читателя в незнакомый ему мир и, пока тот пребывает в трансе, убедить его, что очень важно в этом мире остаться. В этом случае особенно важно, чтобы каждая деталь была говорящей. В идеале сцена должна сложиться как в гиперреалистичном кино вроде картин Алексея Германа-старшего или документальных фильмов Марины Разбежкиной и её лучших студентов.
Юлия Дудкина, «ВРАГОВЫ, 1917–2017: СМЕРТЬ РУССКОЙ ДЕРЕВНИ В ИСТОРИИ ОДНОЙ СЕМЬИ»
Валентина прожила на берегу Кенозера семьдесят один год и не помнит, чтобы вода в нём хоть когда-то была спокойной. Осенью озеро замерзает, и раздаются глухие взрывы: лёд, еле успевший схватиться, покрывается трещинами, и из них бьют фонтаны. Зимой озеро застывает и превращается в пустыню с дюнами и барханами, по которой носятся снежные вихри, но даже тогда вода подо льдом продолжает бежать через Кену и Онегу в Белое море.
Весна в Архангельской области наступает поздно, и в марте озеро долго стоит замёрзшее. Но потом появляется шорох – тихий – и вскоре повторяется. Кенозеро темнеет и покрывается трещинами. Потом льдины откалываются, натыкаются друг на друга и выползают на сушу, ломая кусты смородины и обдирая кору с осин. В такие дни Валентина стоит на берегу и смотрит, как светлые полоски воды становятся шире. «Может, кинуть курму возле куста? – спрашивает она. – Глядишь, окунь попадётся». Ответить некому: кто умер, кто уехал, а её род, Враговы, здесь больше не живёт. Валентина возвращается домой: «Будет день, будет и смысл…»
Проблема воздуха: что сокращать, а что дописывать
У текста есть малозаметное глазу погрузившегося в него редактора свойство. Будучи максимально высушенным, лишённым всякой «воды» и тяжёлых вводных конструкций, он внезапно съёживается и оставляет у читателя ощущение, что он глотает таблетки не запивая. Не успевает он осмыслить одну порцию чрезмерно спрессованных фактов и смыслов, как вместе с ней ему в горло, в том же предложении или абзаце, пропихивают вторую. Кроме того, именно из сцепки конструкций и оборотов, кажущихся избыточными, возникает оригинальная авторская интонация.
Необходимо найти пропорцию, в которой одновременно сохраняется голос автора, его индивидуальный подход к выбору объектов описания и конструкций, употребляемых для этого, – и при этом убито всё ненужное и странное. Часто приходится сократить один большой кусок текста, но попросить автора дописать другой.
Например, автор упомянул некую деталь или вскользь рассказал об эпизоде, который, будучи развёрнутым, прекрасно бы проиллюстрировал описываемый тренд. Попросите его рассказать больше об этом эпизоде, и, возможно, в устном рассказе журналиста возникнет гораздо больше классных эпизодов и поворотов, чем если сразу велеть ему изложить дополнительные сведения письменно.
Редактирование – постоянный выбор между значимым и незначимым. Иногда кажется, что читателю не стоит отвлекаться на детальное разжёвывание такого-то куска знания. Проще поставить ссылку или написать «согласно консенсусному мнению аналитиков» – и дальше кратко изложить вывод. Ура, текст не потерял динамичности! А потом заглядываешь в комментарии под ним – на сайте или в соцсетях, – и там разгорается бурный спор о некомпетентности издания, которое не удосужилось раскрыть интересный эпизод и отделалось «консенсусным мнением». Могло бы указать, из чьих мнений сложился консенсус. А то формулировка слишком напоминает пропаганду.
