Но мне не долго пришлось удивляться. Рядом, в крошечной
комнатушке, три китайца играли в свое извечное домино. Я обратил внимание на их
сдержанность и быстрые точные движения. Чувствовалось, что они принадлежат к
особому типу. В стороне, в темном углу, сидел четвертый китаец, крохотными
узкими глазками молча следя за происходящим. Я немного понаблюдал за игрой,
точнее — за игроками.
Немного погодя по сигналу одного из них они поменялись
местами. Тот, что сидел в углу, теперь присоединился к остальным, а один из игроков
занял его место.
Было очевидно, что эти китайцы-наемники охраняют помещение.
В Китае искусство убивать является одной из профессий. Каждый уважающий себя
гражданин имеет собственных наемных убийц, чтобы в случае надобности обратиться
к специалисту, а не убивать самому — нельзя же пломбировать самому себе зуб или
вырезать аппендицит.
Эти четверо были настоящими наемными убийцами и, судя по
всему, хорошо знали свое ремесло.
— Тому, кто достиг преклонного возраста, лучше дышать
там, где воздух чище, — многозначительно заметил один из игроков.
— Тому, кто достиг преклонных лет, нужно совсем мало
воздуха, — возразил я. — Юности требуется больше воздуха, ибо она
дышит и говорит без нужды. Старость только дышит.
Они переглянулись.
— Отец, — учтиво проговорил один из них,
поднимаясь. — Мы не просто сидим, мы ждем. В любую минуту здесь может
подняться дым, пороховой дым, и он закоптит воздух. Разве сможет достигший
преклонных лет уйти отсюда быстрее, чем придет полиция?
Я слегка склонил голову:
— Благодарю тебя, юноша. Молодость имеет силу и верит в
полет. Старость знает науку равновесия и верит в мудрость. Да будет страх вам
неведом.
С этими словами я повернулся и медленно, с достоинством
побрел своей дорогой. Итак, они ждали. Ждали, когда придет тот, кого нужно
убить. Неужели босс с ледяными глазами готовил этот теплый прием для меня?
Мертвое тело мошенника, найденное в китайском квартале, вряд
ли обеспокоило бы полицию. А если к тому же этот мошенник оказался бы Эдом
Дженкинсом, полиция и вовсе издала бы вздох облегчения.
Я зашел в ночную чайную. Мне нужно было посидеть и подумать.
Усевшись с чашкой чая перед низеньким столиком тикового дерева и поглаживая
бороду, я погрузился в размышления. Хороший актер сливается с персонажем, которого
изображает. Обнаружить манеры западного человека в Чайнатауне, да еще будучи
загримированным под китайского старца, означало быть разоблаченным. Хорошо зная
психологию китайцев, я всегда старался не только говорить и выглядеть в
соответствии со своей ролью, но так же и думать.
Сидя в чайной, я пытался мыслить в соответствии с философией
китайцев, которая рассматривает время как вечность, а не как короткий
промежуток жизни одного человека.
Спокойно, философски, я еще раз вернулся к событиям
последних дней. Справа, из-за ширмы, было слышно, как милуются парочки,
решившие провести остаток бурной ночи в полумраке китайского ресторанчика. Но
мне был слышен также и другой звук: слабые непрекращающиеся всхлипывания — за
ширмой тихо плакала женщина.
Движимый скорее любопытством, нежели чем-то другим, я
подошел, отдернул занавеску и шагнул за ширму.
На диванчике, отодвинув посуду в сторону и склонив голову на
столик, сидела девушка. Закрыв лицо руками, она горько плакала. На левой руке
ее была родинка.
Усевшись напротив, я принял полную достоинства позу и стал
поглаживать бороду.
— Подобно колесам повозки, прокладывающим свой путь за
упряжкой, страдания неотступно идут вслед за нами, — изрек я слабым
старческим голосом с сильным акцентом — ведь сейчас я был китайцем, плохо
говорящим по-английски.
При звуке моего голоса она распрямилась и изумленно
уставилась на меня. Это была та самая девушка, которую я знал под именем Мод.
— Кто вы?
— Назначение старости — утешать юность, —
проговорил я, поглаживая бороду.
Она внимательно оглядела меня, глаза ее покраснели от слез.
Бояться мне было нечего — в полумраке отгороженного занавесками уголка она не
смогла бы меня узнать — мой грим всегда безупречен. Мне кажется, я мог бы
сказать, о чем она думает, но воздержался.
— Я могла бы его спасти… — коротко проговорила
она. — А теперь он обречен, обречен на смерть… Этот человек ничего не
значит для меня, и все же я восхищаюсь им.
— Смерть всего лишь сон, — заметил я, поглаживая
бороду. — Чем скорее мы засыпаем, тем скорее просыпаемся.
Она уронила голову на руки:
— Я должна предупредить его. Но если я это сделаю, мне
конец. Я у них в руках. Что же мне делать? Господи, что же мне делать?
Я положил руку ей на плечо.
— Ничего не нужно делать, — сказал я. — Я
предупрежу его.
— Вы? — спросила она, приподнявшись на
месте. — Да кто вы, в конце концов? Прикосновение вашей руки такое
ободряющее, оно волнует меня. Откуда вам известно, о чем я говорю?
Я понял, что зашел слишком далеко. Она умела очень тонко
чувствовать, эта девушка с родинкой на руке. Я отодвинул занавеску и зашаркал
по коридору на кухню — к выходу. Белым девушкам запрещается появляться здесь.
Сложив все воедино, я начал представлять всю картину в целом.
Дома я снял грим и принялся ждать. Что-то подсказывало мне,
что на меня хотят повесить убийство. Без сомнения, рассуждал я, они попытаются
заткнуть мне рот, прибегнув к помощи закона. Хотя нет, едва ли — в суде я мог
бы рассказать слишком многое. Меня нужно во что бы то ни стало убрать. И самый
правдоподобный вариант — убийство, во время которого погиб бы и я. Предположим,
я находился в квартире Р.Си. Руперта, когда там лежало еще теплое тело, и
допустим, некто, спрятавшийся в засаде, убивает меня, а потом звонит в полицию
и сообщает, что видел, как я вошел в квартиру Руперта. Тогда он, якобы
заподозрив неладное, последовал за мной, увидел, как я убиваю Руперта, окликнул
меня, пытаясь предотвратить преступление, но я оказал сопротивление, и он
застрелил меня. Полиция, разумеется, возьмет его под стражу, допросит и,
обнаружив, что убитый не кто иной, как Эд Дженкинс, отпустит на все четыре
стороны, да еще рассыпется перед ним в благодарностях.
Я снова принялся прокручивать в голове весь план, пытаясь
поставить себя на место своих противников. Я уже почти решил, что съеду с
квартиры и устроюсь в какомнибудь надежном местечке, пока все это не
закончится.
Единственное, что меня смущало, так это бумаги Чэдвика.
Заполучить их я мог, только играя на стороне негодяя с ледяными глазами. Ну
ладно, в следующий раз ему не удастся ускользнуть от меня, сколько бы его убийц
ни охотилось за мной.
На третий день я получил письмо. Без подписи, напечатанное
на машинке:
«Эд, я узнала тебя, когда ты коснулся моего плеча. Спасибо.
За мной следят, и у меня нет возможности связаться с тобой. Над тобой нависла опасность,
но какая именно, мне узнать не удалось. Знаю только, что она связана с каким-то
коридором. Но что это за коридор — не представляю. На всякий случай не ходи
темными коридорами».
