— Ну, — ухмыльнулся тонкий, и рот его сухим суком растянулся по плоскому и костлявому лицу, — например, вы можете помешать кое-кому убить бога. Вашего бога.
В голове турагента внезапно возникла картинка древнего иероглифа.
— Так там все-таки было написано убить…
Хой недовольно нахмурил брови, которые, благо, и не собирались осыпаться. Если он читал иероглифы, значит, мог все знать. Но пока на это похоже не было — все складывалось абсолютно так, как нужно было, без малейших неудобств.
— Иероглифы не врут. Слова не врут, — попытался вкрутиться толстый. Вышло как-то не в кассу.
— Выбор за вами, — развел руками тонкий. — Но у вас есть все шансы спастись от гибели самому и спасти своего.
Эфа уронила сосуд прямиком на песок, но ничего не успела разлить — жидкость была слишком уж густой.
— Ой, прости, — обратилась она к Архимедону, подбирая сосуд и неся его к алтарю.
— Я привык к этим ощущением, — удар предмета о песок тенью отразился в голове жреца. — Это последний?
— Да. У меня все готово, — пожала плечами девушка, рассматривая пузатые горшочки. — У тебя, вроде как, тоже.
Архимедон покрутил в руках палку-посох и кивнул.
Икор, все это время молчаливо сидящий около тела Грециона Психовского, которое в отключке валялось на полу, привстал.
— Мы начинаем?
— Нет, Икор. Посмотри еще за профессором, — махнул рукой Архимедон.
— И что же мы, снова ждем?
— Снова ждем, Эфа. Снова ждем. Нельзя начать похороны, пока покойник жив и не покойник еще вовсе.
Глава 6
Божественная трагедия
Погода была прекрасная, самочувствие бабушки Сирануш было ужасное.
Она мучилось от жуткой боли в коленях, притом не такой, которая обычно бывает после ушибов — нет, это еще ничего. Коленные чашечки словно бы сверлили изнутри, а навстречу этому сверлу сверху пробивал свою дорогу отбойный молоток. Будто тысячи гномиков, живущие в теле человека, решили устроить перестройку и теперь колотили, стругали и мастерили, и все в реалиях коленей бабушки Сирануш.
Она ушла от шумных посетителей, голоса которых гравием сыпались в и без того разболевшуюся вдруг голову, и задернула прозрачно-фиолетовые шторки, плюхнувшись в кресло перед хрустальным шаром.
Сирануш посмотрело на него — и покрутила, но не рассчитала сил. Тот свалился со стола и покатился куда-то в угол, благо, не разбившись. Внутри пошел снег, вновь принявшись засыпать миниатюрный городок. Но хозяйка «Душистого персика» даже усом не повела, хоть усов у нее-то не было.
Просто она понимала, что хрустальные шары — бред сумасшедшего, и что конкретно этот — простая стекляшка, которую она сама как-то купила на рынке. Так, для интерьера. Можно же заполнять комнату всякими бесполезными открытками, статуэтками и фигурками из других стран, с которых потом замучаешься протирать пыль. Почему же с хрустальным шаром нельзя сделать то же самое?
В общем, укатившийся в угол лже-артефакт никак не помешал бы бабушке Сираунш сделать задуманное — она вновь хотела запустить сознание в полет, чтобы попутешествовать, не вставая с кресла.
Но все испортила боль в коленях, огромной стрелой влетевшая в голову. Это была та боль, которую старики обычно испытывают во время резких изменений погоды — они действительно чувствительны к таким вещам. Но погода, в том-то и дело, была прекрасная…
Просто старики чувствуют не только это.
Кости и голова начинают гудеть тогда, когда происходит любое изменение, незримое глазу — будь то смена полюсов земли, магнитные бури, вспышки на солнце ну и прочее. А еще, например, организм пожилых людей реагирует так на то, что происходит в других оттисках или же, скажем так, за гранью, в одном из иных слоев пирога-вселенной.
Сейчас бабушка Сирануш чувствовала, что бог умирает. Вполне себе весомое изменение для боли суставов.
В конце концов, колени предсказывают будущее получше всяких карт Таро.
Будущее, собственно, было не столь уж и далеким — по крайней мере, для Грециона Психовского.
Потоки какого-то непонятного, призрачного света, сначала забегали болотными огоньками, а потом разрастались все больше и больше, словно бы изрыгаемые из преисподней, но только ангельской преисподней. Они взмывали вверх, рябили, и будто-то бы с каждым мгновением наполнялись какой-то космической, необъятной глубиной…
Все это происходило буквально у ног профессора, и он двинулся чуть ближе к могильному камню — чтобы красные кроссовки случайно не подпалило.
— Я, конечно, не эксперт, — почесал бороду Грецион. — Но, скорее всего, это и есть умирающий бог, да?
— Вы абсолютно правы.
Белое пламя продолжило колыхаться, нехотя и с трудом, словно бы не желая оказываться здесь.
— А который это из богов?
— Он один, просто везде выступает под разными именами.
— О, конспирация. Отлично придумано, — Психовский хлопнул в ладоши, как на лекции. — То есть все религиозные войны и конфликты случались просто потому, что он решил шифроваться? Ну просто замечательно, что еще сказать. Отлично придумано.
Пламя выросло до размеров надгробья и стало принимать непонятную, словно бы растаявшее желе, форму.
— Интересно, как он выглядит?.. Все-таки длинная борода, или что?
— Вы видите богов такими, какие они есть, только если сами боги того хотят, — отозвалось существо, обвиваясь вокруг могильного камня. Конца его змеиному телу не было видно. — Не думаю, что он захочет показывать вам себя на смертном одре — раз до этого особо и не хотел.
— Справедливо. Я так понимаю, что физически я нахожусь не здесь, и щелкнуть пару фото не смогу, да?
Существо промолчало, наблюдая за огнями.
— Понял. Молчание — знак согласия. В божественном случае, наверное, в разы значительней.
— Вы все поймете и без лишних вопросов, — отозвался падальщик. Татуировка в виде золотого креста-анкха мерцала в пламени, которое все больше и больше обретало некую абстрактную форму.
Психовский отступил еще на пару шагов — конечно, он знал истории об огне, который не обжигает, и предполагал, что это — то самое пламя. Но все равно, когда перед тобой мерцает стометровое нестабильное пламя, которое при этом еще и умирающий бог — становится как-то не по себе. Это все равно, что стоять на пути огромного торнадо с пылающими и летающими тарантулами внутри и не испытать дискомфорта.
Потом Грециона замучил вопрос — если бога не станет, то почувствует ли это он и сотни других, в частности — глубоко верующих? И по старой профессорской привычке он решил этот вопрос озвучить.
— А меня не должно вырубить, когда все произойдет? И других тоже.
