— Подумай хорошо, мама. И пойми, что я была права. Я вам помогла решиться. И себе тоже помогла. Ты же не спрашиваешь, как у меня дела. Нужно ли мне что-то. Может помощь нужна. Может с деньгами проблема… Может я не просто так вам не отправляю, может у самой нет… Может не зря дочка в переходе-то трудится. Вот матери поможет… Взрослая уже, слава богу…
И снова Анфиса вывернула на нужную себе тропку, а Зинаида и не знала, что ответить… Только рот открыла и захлопнула, как рыба…
— Ей тебе спасибо сказать не за что… Ишь ты… Только попробуй с нее что-то такое попросить, я тебя…
— Ты не заговаривайся, мама, — и если раньше тон Анфисы еще можно было считать человечным, то теперь голос будто сталью налился. — Дочь-то моя, в конце концов. Не захотела бы — рожать не стала. За это она мне вечно должна спасибо говорить…
И снова ответить Зинаиде было нечего. Но только не из-за правдивости, а из-за наглости.
— Ладно. Все. Мне бежать надо. Я потом как-то позвоню… — После несколькосекундной паузы голос Анфисы снова стал куда более легкомысленным, а вот к Зинаиде дар речи так и не вернулся. — Когда у нашей кудряшки День рождения, напомни?
— Ты же рожала… — получилось тише, чем Зинаиде хотелось. И совсем не язвительно, как тоже хотелось. Возможно, впервые в жизни хотелось.
Анфиса не восприняла, как укол. Рассмеялась. Зинаида будто увидела, как дочь при этом легкомысленно отмахивается.
— Сколько лет назад это было-то? Стольким голова забита, что не грех и забыть. А ты подсказала бы, иначе… Иначе подарок не отправлю, сама виновата будешь…
— Только игрушку мягкую не отправляй. Год-то хоть помнишь…
И снова Анфиса ответила смехом, а потом скомкано попрощалась, скинула, не ожидая ответа от матери.
Зинаида же опустила совершенно бессильные руки на колени, глядя сквозь них в какую-то черную дыру. Засасывающую пустоту, апатию, безнадегу…
Что ж за человек-то такой? Что ж за человек?
А она… Что ж за мать, если… Если такого воспитала? Что ж за мать…
Дыхание начало учащаться, та самая пустота расплываться из-за заполняющих глаза слез…
Зинаида запрокинула голову, начиная моргать… Не заслуживает засранка ее слез. Ни ее, ни Аниных. Ни одной слезинки не заслуживает. Как и доброго слова. Ни одного.
И звонить ей не надо было. Высоцкий был прав. Такое не прощают…
— Ба! Ты тут!
Звонкий оклик заставил Зинаиду вздрогнуть и перевести голову в сторону. Заприметить внучку, стоявшую на расстоянии нескольких десятков метров. Зинаида не видела, скорее догадывалась, что Анюта улыбнулась, увидев ее. А еще активно замахала рукой, после чего быстрым шагом направилась к лавке.
Слишком быстрым, пожалуй. Зинаиде пришлось срочно отворачиваться от приближающегося ребенка, украдкой вытирая глаза, чтобы, когда Аня подойдет, повернуться к ней, уже улыбаясь…
— Я пришла к тебе, а там уборка. Спросила, куда подевалась моя ба, мне сказали, что гуляешь… Я сумку с вещами оставила, потом разберем, а сама к тебе…
Аня щебетала, стоя над бабушкой. Немного раскрасневшаяся, какая-то… Будто пышущая счастьем… Искрящаяся им… Из глаз, из щек, из губ… Стекающим по каждой из упругих кудряшек…
Невероятная в своей красоте — внешней и душевной. Та, глядя на которую, ни один человек не поймет — как можно было… Как можно было добровольно отказаться от того, чтобы эти глаза сочились любовью именно к тебе?
— Ты чего, бабуль? Грустная какая-то?
И очень чуткая, потому что замечает тоску в бабушкиных глазах моментально, опускается на корточки у ее ног, кладет руки поверх ее напряженных кулаков, смотрит уже снизу, еще с улыбкой, но уже немного тревожной…
Зинаида же… Будто заново переживает всю ту боль, которую пережила только что. Только уже не за себя, а за Аню. Не заслужившую, чтобы мать с ней вот так…
— Все хорошо, ребенок. Все хорошо…
Сама не знает откуда, но находит силы, чтобы взять себя в руки, освободить одну, потянуться к Аниной щеке, провести по ней, касаясь вроде бы кожи, а на самом деле того самого счастья… Улыбнуться шире, прокашляться…
— А у тебя? — спросить, отметить, что щеки девочки почему-то розовеют, взгляд опускается, она закусывает губу, потом же снова смотрит на бабушку и тихо произносит:
— У меня хорошо, ба. У меня просто замечательно…
И заливается совсем непростительно очевидным румянцем.
* * *
Корней потянулся к чашке с кофе, собираясь сделать очередной глоток, но стоило взвесить, как понял — не судьба. Чашка пуста. Перевел взгляд с экрана ноутбука, где скролил сайт Dezeen, с разной степенью интереса разглядывая и местами почитывая о новинках в его родном — архитектурном — мире, сначала на чашку, а потом и на кофемашину, которая, сейчас казалось, стоит предательски далеко.
Но лень в себе он поборол давным-давно, еще в детстве, поэтому выбора не было. Хочешь кофе — идешь и делаешь.
Встал. Размял плечи, успевшие немного затечь, направился в нужную сторону, бросая взгляд на часы, которые показали без четверти шесть и отсутствие любых входящих сообщений и звонков.
Сегодня была суббота. Тренировочные круги давно закрыты — еще утром в тренажерном зале. Планы на вечер — впервые за долгое время максимально простые. Быть дома. Читать журналы, проверять почту, неспешно разгребать то, на что не хватило времени на протяжении недели… Наслаждаться тишиной и одиночеством.
Ведь сегодня в его квартире царили именно они. Ланцова еще утром уехала к бабушке в гости. От его предложение подвести и дождаться благородно отказалась, Корней же повторно не настаивал. Обоим было понятно, что он с куда большим удовольствием проведет день по своему сценарию, а не в качестве таксиста.
Вновь пребывающая во вполне дружелюбное состояние Аня сообщила, что планирует пробыть у бабушки весь день и до десяти вернется. А если нет — позвонит.
Такой расклад Корнея устроил.
Его вообще устраивал налаженный мир. А если быть совсем честным — налаженный мир ему нравился.
Идя на то, чтобы предложить свою квартиру в роли временной обители для молодой девы из рода Ланцовых, Корней понимал, что очень рискует. В первую очередь, рискует своим привычным укладом, возможностью продолжать проводить время так, как привык, как хочется, как требуется… И поначалу все действительно было довольно напряженно.
Девочка шарахалась, сам он раздражался, не желая тратить время еще и на то, чтобы сделать ее жизнь более комфортной, в чем-то убеждая. Потом начались показательные выступления и градус раздражения повысился, теперь же… В квартире наступил штиль. И поводы раздражаться пропали.
"Триумфальная" бутылка вина, из которой девочка и сделала-то всего пару глотков, будто послужила для них трубкой мира, ознаменовавшей новый этап сожительства. Подозрительно комфортный этап.
