Стояла у открытой двери в девочкину спальню, смотрела на шкаф, одна из створок которого осталась не затворённой…
Зоркий глаз моментально идентифицировал женские вещи.
Когда поняла, что Корней не спешит хоть что-то говорить, оглянулась, фокусируя взгляд уже на мужчине.
Он же потянулся к бровям, провел по ним с нажимом, думая немного о другом…
— Гости. Не мама.
Произнес, блокируя телефон и не больно аккуратно отправляя его обратно на стол.
— Ты собралась? — потом же посмотрел на Илону, борясь с раздражением, которое касалась исключительно его, но само собой распространялось и на причастных к случившемуся женщин. Ту, которая сделала поистине эксклюзивный сюрприз. И ту, которая его, очевидно, получила.
Илона несколько секунд смотрела на мужчину, и подмечая то самое раздражение, и не испытывая удовлетворение от ответа… Потом снова перевела взгляд на вещи в шкафу… Присмотрелась еще лучше… И вполне могла бы настоять… Но поступила иначе. Взялась за ручку, закрывая дверь, повернулась к Корнею, подошла, улыбнулась.
— Да. Подвезешь?
Спросила, положила свою руку на его — ту, которая с силой фиксировала угол столешницы.
Илона видела, что настроение мужчины изменилось с тех пор, как он вышел из спальни. Питала ли иллюзий насчет того, что может одной улыбкой вернуть его на исходные? Вряд ли. Но хотя бы попытаться хотела.
Иметь дело с хмурым и злым Высоцким — то еще удовольствие… Куда лучше, когда не злой.
И Илона, и Корней несколько секунд смотрели, как тонкие женские пальцы с короткими черными ногтями скользят по тыльной стороне мужской ладони, потом же Высоцкий отпустил столешницу, пряча ту самую руку в карман, дождался, пока Илона вскинет удивленный взгляд.
— Такси вызову. Появилось срочное дело. Извини.
И не дожидаясь от нее хоть какой-то реакции, снова берет телефон, обходит, утыкается в экран, начиная вбивать детали заказа в приложении.
Машину они с Илоной ждали в практически полной тишине. Она не настаивала на разговорах, голова Корнея была забита другим.
Провожая любовницу к двери, он позволил притянуть себя за шею и поцеловать, над замечанием:
— Видишь, Корней. Даже ты можешь найти свободную минуту. Не забывай, пожалуйста, — мог бы задуматься, но просто кивнул, потому что, опять же, голова была забита другим.
А когда дверь за Илоной закрылась, набрал Ланцову.
Готов был к тому, что девочка сбросит. От стыда ли, от злости, от страха — неважно. Но могла.
Поэтому слушал гудки, испытывая напряжение. А когда взяла — на секунду закрыл глаза. Уже хорошо…
— Алло, — произнесла тихо, как-то затравленно даже. И стоило услышать приветствие в таком тоне, Высоцкий снова испытал приступ раздражения. Не на нее, конечно. На себя. Она-то тут причем?
— Привет.
Попытался придать голосу вряд ли дружелюбия, но хотя бы намека на мягкость.
— З-здравствуйте…
Но его попытка осталась без внимания… Или была неудачной.
— Ты далеко?
— Я… Во дворе сижу…
Произнесла с паузой.
Корней готов был поклясться — делает это, опустив голову, глядя виновато на колени. Всегда виновато…
— Поднимайся… — свободная от мобильного рука сама потянулась к лицу, захотелось закрыть глаза, пройтись по ним пальцами, надавливая на глазницы… Нет, чтобы наехать… Нет, чтобы съязвить… Ему так, пожалуй, было бы проще.
— Хорошо…
Аня ответила совсем шепотом, в трубке воцарилась тишина. Возможно, девочка ждала, когда скинет сам Высоцкий, а он просто почему-то завис, не спеша это делать…
Молчали не меньше десяти секунд, потом же Корней убрал руку от глаз, открыл их, глядя перед собой…
— Извини, — произнес, прося прощение у нее чуть ли не впервые. Но за косяк, явно больший, чем все ее промахи вместе взятые…
* * *
На протяжении проведенного на улице часа Аня не проронила ни единой слезинки. Вышла из подъезда, прекрасно понимая, что выглядит более чем странно: бледная, словно перепуганная девочка, которая еще пять минут тому назад влетала в подъезд, лучась улыбкой, но консьерж, с которым она так радостно здоровалась тогда же, не сказал ничего, когда выходила.
А потом… Брела… Брела… Брела… Периодически запинаясь на ровном месте… Брела… Брела… Брела… Пока не поняла, что обошла ЖК по кругу и снова оказалась у дома, в котором жил Высоцкий.
Села на скамью под ним, положила руки на колени… А дальше сидела… Сидела… Сидела…
Не в состоянии собраться и на что-то решиться.
Аня понимала, что ни обижаться, ни злиться, ни испытывать хоть какие-то чувства кроме стыда за то, что так позорно ворвалась в чужую квартиру, когда там ее не ждали, права не имеет. Понимала… Теперь… Что раз Высоцкий не прочел сообщение, должна была хотя бы позвонить, а то и бродить вот так же, как бродила сейчас, но
до того
, как вломиться, а не
после
…
И как бы Аня ни пыталась отогнать ненужные воспоминания, они сами врывались в голову, раз за разом делая больно…
Ведь не увидела почти ничего, а в душе — противная лужа. Грязная и холодная. Катастрофически.
И от одной только мысли, что когда-то придется снова смотреть Высоцкому в глаза — паника. И потому, что стыдно. И потому, что больно…
Когда-то она уже чувствовала подобное — той ночью, которую он провел с этой же или другой женщиной, предпочтя ей ужин с Аней в собственном жилье. Но теперь понимала — тогда были цветочки, а ягодки теперь. Ведь чтобы перебить то воспоминания, всего и требовалось, что назвать ее «особенной», а это… Не забудешь. Кто-то другой смог бы, даже, может, посмеялся бы, но она — нет.
И что делать — не знает.
Мыслей «сбежать» у Ани не было. Понимала, что никому этим лучше не сделает. Поэтому сначала бродила, потом сидела. Чего ждала — сама не знала.
Иногда не выдерживала — вскидывала взгляд на квартиру Высоцкого… И испытывала новый укол каждый раз, не обнаруживая в окнах свет. Значит…
