– Лучше всех! – буркнула я. – Ымыдж леди вызывает у меня незаписуемый восторг!
– Мы так и поняли, – хихикнула Дейна.
Она хотела добавить что-то еще, но смолкла, потому что в класс зашел мытарь Халом-Балагот. Откуда-то повеяло ледяным ветром, который с тихим завыванием пронеся по классу. Мытарь не шел, а словно плыл по воздуху. Всю его высокую фигуру скрывал черный, наглухо застегнутый не то плащ, не то балахон. Длинные седые волосы, струящиеся до колен, словно жили отдельной от хозяина жизнью. Они колыхались и приподнимались из-за испуганных лиц и скрюченных рук, что тянулись к нам из-под серебряных прядей.
Шамтара, сидящая в первом ряду, тихо пискнула и спряталась под стол. Ее подружка нырнула за ней. Мытарь улыбнулся одними губами. Его угольно-черные глаза без зрачка и райка цепко оглядели класс.
– Страх… – вкрадчивым голосом произнес он, – самое сильное чувство на свете. Всё, что мы делаем в жизни, мы делаем, повинуясь страху. Влюбляемся из-за страха одиночества, учимся из-за страха остаться в самом низу пищевой цепочки, даже заводим друзей из-за страха быть непонятыми и непринятыми, – с этими словами он вскинул руку с браслетом и оттуда выскочило странное существо.
Мохнатое, черно-коричневого цвета, оно было похоже на осьминога. Но на щупальцах вместо присосок покачивались, щелкая зубами, крысиные головы.
Ушатай меня… мама дорогая! Я быстренько пождала ноги и уселась на стуле по-турецки.
Плевать мне на этикет! Если этот крыс членистоногий ко мне подкатится, я или умру от ужаса, или убью его сапогом. С детства панически боюсь мышей и крыс. Даже мультик про Тома и Джерри не могла из-за этого смотреть.
– Какая гадость, раскудри его мышеловку! – прошептала я Акавише. – Ненавижу крыс! Ты погляди, как они зубами щелкают у него на щупальцах. Брррррр!
– Где ты тттам вввидела кккрыс? – заикаясь от ужаса, прошептала Акавиша. – Там птичьи головы! Это тигриные грифы, что питаются пауками и нами, арахнами. Я так их боюсь, что сейчас умру. Меня в детстве один такой чуть не проглотил!
– Ослепли вы, что ли? – возмутилась Дейна. – Это же волкопсы. В моем мире они уничтожают нас, людей-кошек, чтобы завладеть нашим миром! Ненавижу их! – из ее глаз полыхнули сгустки алого пламени.
А в классе творилось нечто невообразимое. Студентки одна за другой вскакивали на стулья или прятались под столами. А кто-то даже упал в обморок.
– Довольно, Па́хад! – мытарь щелкнул пальцами и крысиный осьминог, запрыгнув ему на руку, исчез в браслете. – Вы все познакомились с моим фамильяром. Его зовут Па́хад. И каждый в его облике увидел что-то свое. Первое правило курса управления страхом: у страха нет лица и четкого облика, потому что у каждой из вас свой страх. И тот, кто поймет, чего вы боитесь, получит невиданную власть над вами. Поэтому сейчас каждая из вас избавится от своего страха навсегда. Ибо Судьба не ведает страха. Судьба никого не боится. Но для того, чтобы преодолеть свой страх, вы должны вернуться в тот самый момент, когда впервые испугались. Закройте глаза и сосредоточьтесь. Вспоминайте!
– Вспоминай, вспоминай, вспоминай… – зашептали лица под волосами мытаря.
А чего мне вспоминать-то? Я и так знаю, чего боюсь больше всего на свете: нищеты. Я ведь одна, и никто обо мне не позаботится, если сама вовремя кардашьян не подниму. И если со мной что-то случится, и я работать не смогу, то останусь на улице, без куска хлеба, голодная, холодная и нищая. Боюсь, что рыбец мой золотой сразу не женится, а промурыжит меня до тридцатника. И тогда у меня кардашьян поплывет, сиськи опустятся, и останусь я в съемной однушке на окраине Москвы, и буду одеваться с рынка и пользоваться дешевой косметикой. Что может быть хуже, ушатай меня, Китай?
– Ты не хочешь вспоминать, Алиса, – мытарь незаметно подошел ко мне и положил руку на плечо.
– Да нечего мне вспоминать! – я постаралась отодвинуться от него вместе со стулом, и по спине поползли холодные мурашки от его прикосновения.
– Лжешь! – гневно воскликнули лица под седыми волосами мытаря.
– Лжешь! – повторил вслед за ними Халом-Балагот.
Я открыла рот, чтобы возразить, и… оказалась во дворе детдома. Вместе с другими ребятами я бежала за старой колымагой – едва живым "Жигуленком-копейкой". Бежала так, как никогда в жизни не бегала. Потому что там, внутри, был Шарик. Наше маленькое мохнатое чудо. Наша радость. Наш общий щенок. Как я могла забыть? Долгие годы я ни разу не вспомнила о нем, даже когда любовалась щенками, так похожими на него.
Мы нашли Шарика поздней осенью. Возвращались из школы, и вдруг увидели в огромной глубокой луже рыжий шар с толстыми лапами и свалявшейся шерстью. Он тихонько и жалобно скулил, пытаясь выбраться из ледяной воды и грязной жижи. Мы его вытащили, завернули в шарфы и шапки, притащили в детдом. Отмыли в горячей воде, и пока он плескался в мыльной пене – фыркал от удовольствия, как крошечный тюлень, и лизал нам руки. Завернув его во все, что только можно, мы его закормили вкусностями. Все котлеты от обеда пошли ему. Никто не притронулся к своей порции. А он ел, смешно чавкая, жмурился от удовольствия и всё лизал нам руки.
Наш завхоз сделал ему теплую будку во дворе. А мы прокрались к ней ночью и забрали Шарика в спальню. И всю ночь передавали его друг другу, строго соблюдая очередь. Дрожа от нетерпения, я дождалась, пока Шарик оказался под моим одеялом. Я прижала его к себе и задохнулась от острого, сумасшедшего счастья. У меня в руках возился, толкаясь толстыми лапками, теплый комок, и смотрел на меня такими счастливыми карими глазами! Никто и никогда на меня так больше не смотрел! Шарику было все равно, кто я такая и какое у меня шмотье. Он любил меня просто так. И само по себе это было чудом. Нет, не так. Это было ЧУДОМ!
А потом Шарик заболел. Он лежал на кровати, как маленькая тряпочка. Сухой нос потрескался, мохнатый бок вздымался от тяжёлого дыхания. А мы столпились вокруг кровати и рыдали, обнимая друг друга.
– Развели мерлихлюндию! – пробурчал завхоз. – Сейчас все здание потопите в соплях. Вылечу я вашего Шарика. Свезу сейчас к ветеринару, и будет, как новенький. Еще и надоест вам тявканьем. Сами потом его ругать будете.
Он завернул Шарика в одеяло и понес в свою старую машину, которая заводилась только с двадцатого раза, в основном, когда завхоз поминал всех, без исключения, родственников по материнской линии работников завода "АвтоВАЗ".
Мы высыпали во двор вслед за завхозом, который уносил наше маленькое чудо. И когда "Жигуль-копейка" завелся, мы побежали за машиной. Я мчалась изо всех сил. Ноги болели, сердце выпрыгивало из груди, в боку кололо. Пусть мне будет плохо, пусть! Но это поможет Шарику! Ведь он не может не вернуться, если я за ним так бегу. Он не может оставить меня одну! Пусть закончится кислород, пусть откажут ноги, пусть разорвется сердце, но Шарик будет со мной!
И вдруг мой нос чиркнул по холодной земле, скованной первым льдом. Я упала лицом вниз, из разбитого носа пошла кровь. Расшибленные колени невыносимо болели. И вдруг откуда-то из глубины памяти вспыли строки из старого советского фильма:*
