– Он не настолько юн, – ответила она.
Маркус посмотрел на свою ногу. Внешне она выглядела совершенно нормально, но на неё словно надели кандалы и снова затолкали в сапог.
– Грегори ещё учится в университете, – заметил он.
– Он старше меня.
– Он в последнее время бил каких-нибудь собак?
– Нет, насколько мне известно.
– Тогда хорошо. – Маркус вытянул руку в необычно экспрессивном жесте. – Даю тебе своё благословение.
Онория прищурилась:
– А зачем мне нужно твоё благословение?
Господи, а с ней нелегко.
– Тебе оно не нужно. Но разве так трудно принять его?
– Нет, – медленно сказала Онория, – но…
Он ждал. И затем, наконец, проговорил:
– Но что?
– Не знаю. – Она выговаривала каждое слово очень чётко, не сводя с него глаз.
Маркус проглотил смешок:
– Почему ты столь подозрительна относительно моих мотивов?
– О, не знаю, – саркастически ответила девушка. – Возможно, потому что весь последний год ты неодобрительно смотрел на меня.
– Не смотрел.
Она фыркнула:
– Ещё как смотрел.
– Возможно, я неодобрительно посматривал на одного или двух твоих поклонников, но не на тебя.
Чёрт, он же не это собирался сказать.
– Значит, ты следил за мной, – торжествующе заключила Онория.
– Нет, разумеется, – солгал Маркус. – Но разве я мог тебя не замечать?
Она задохнулась в ужасе:
– Что ты имеешь в виду?
Ад проклятый, теперь ему придётся изворачиваться.
– Я ничего не имею в виду. Ты была в Лондоне. Я был в Лондоне. Я видел многих девушек.
И прежде чем понять, какую ошибку он совершает, Маркус добавил:
– Просто запомнилась мне ты одна.
Онория замерла, глядя на него, как сова. Он ненавидел, когда она так смотрела на него. Это означало, что она напряжённо думает или видит слишком многое, и он чувствовал себя беззащитным. Даже в детстве Онория видела его глубже, чем остальные члены семейства. Как странно: большую часть времени она была счастливой, весёлой Онорией, но потом эта девочка глядела на него вот так чудесными глазами цвета лаванды, и он осознавал то, чего не знала её семья – она понимает других людей.
И она понимает его.
Маркус потряс головой, пытаясь избавиться от воспоминаний. Он не хотел задумываться о Смайт-Смитах, о том, что он чувствовал, когда сидел вместе с ними за столом и был частью их мира. Об Онории он тоже думать не хотел. Не хотел смотреть ей в лицо и думать, что у неё глаза цвета гиацинтов, когда они только раскрываются. Они обычно зацветают как раз в это время, и он всегда считал гиацинты цветами Онории, хотя сразу же отбрасывал эту мысль. Но не сами лепестки гиацинта, они слишком тёмные. Цвет глаз Онории совпадает с молодой частью у основания цветка, где ещё нет перехода в синеву.
У Маркуса стало тесно в груди, он попытался вздохнуть. Он действительно не желал думать о самом факте, что он может посмотреть на цветок и показать точное место, где лепесток напоминает ему её глаза.
Ему хотелось, чтобы она заговорила, но девушка, конечно же, не сделала этого. Именно сейчас, когда он бы с радостью приветствовал любую болтовню.
Наконец Онория тихо промолвила:
– Я могла бы тебя представить.
– Что??
Маркус понятия не имел, о чём она говорит.
– Я могу тебя представить, – снова сказала она, – некоторым юным леди. Тем, которых, как ты говорил, ты не знаешь.
О, Господи, она решила, что именно здесь кроется проблема? Он встречался со всеми
девушками Лондона, просто не со всеми водил знакомство.
– Я с радостью сделаю это, – доброжелательно продолжала она.
Доброжелательно?
Или с жалостью?
– Нет никакой необходимости, – отрывисто ответил Маркус.
– Нет, конечно же, тебя знакомили с….
– Мне просто не нравятся….
– Ты считаешь нас глупыми….
– Они болтают чепуху.
– Мне самой было бы скучно….
– Правда заключается в том, – объявил Маркус, горя желанием закончить этот разговор, – что я ненавижу Лондон.
Его голос прозвучал громче, чем ему хотелось бы, и он почувствовал себя дураком. Дураком, которому придётся разрезать свою вторую лучшую пару сапог.
– Ничего не выйдет, – произнес он.
Онория выглядела сбитой с толку.
– Мы никогда не дойдём так до Фенсмура. – Он видел, как она борется с желанием вскричать «я-же-тебе-говорила», и чтобы сохранить им обоим достоинство, добавил:
– Тебе придётся идти в Брикстэн. Это ближе, и ты знаешь дорогу.
Тут Маркус вспомнил, с кем имеет дело, и уточнил:
– Ты же знаешь дорогу в Брикстэн?
К чести Онории, она не стала обижаться.
– Мне только нужно оставаться на тропинке, пока я не дойду до маленького пруда. Потом вверх по холму, и я почти на месте.
Маркус кивнул:
– Ты пошлёшь за кого-нибудь, чтобы забрать меня. Не из Брикстана. Напиши записку в Фенсмур. Для Джимми.
– Джимми?
– Мой старший конюх. Просто передай, что я нахожусь по дороге в Брикстэн, приблизительно в трёх милях от дома. Он знает, что делать.
– Ты сам справишься здесь?
– Если не будет дождя, – пошутил Маркус. Они оба посмотрели вверх. Толстое серое облако зловеще растянулось по небу.
– Чёрт, – сказал он.
– Я побегу, – решила Онория.
– Не смей. – Она могла угодить в настоящую кротовью нору, и что им тогда делать? – Мы же не хотим, чтобы ты тоже споткнулась и упала.
Онория повернулась, чтобы идти, затем остановилась и спросила:
– Ты пришлешь записку, когда благополучно доберёшься домой?
– Разумеется. – Маркус не помнил, когда в последний раз извещал кого-то о своём самочувствии. В этом было что-то смущающее. Но и приятное тоже.
Он смотрел, как она уходит, прислушиваясь, пока не исчезли последние отзвуки шагов. Как скоро подоспеет помощь? Онории нужно дойти до Брикстэна, находившегося на расстоянии немногим больше мили отсюда, если предположить, что она не заблудится. Затем она напишет письмо и пошлёт с кем-то в Фенсмур. Затем Джимми оседлает двух лошадей и поедет по тропе, которая больше предназначена для пеших прогулок.
