Она посмотрела на нижнюю часть тела Маркуса. Просто не смогла удержаться. Он, конечно, по-прежнему укрыт, но если нечаянно….
Онория схватилась за одеяло и потянула, стараясь снова укрыть его. Кому-то другому придётся сменить ему простыни. Боже милостивый, как ей жарко. Неужели здесь могло стать ещё жарче? Может ли она ненадолго выйти? Или постоять возле открытого окна?
Она помахала рукой перед лицом. Ей следует сесть. Здесь есть прекрасное кресло, и она может просидеть в нём до утра, чинно сложив руки на коленях. Она только ещё раз взглянет на Маркуса, просто, чтобы проверить, как он.
Онория взяла свечу и поднесла к лицу Маркуса.
Его глаза были открыты.
Она осторожно отступила назад. Он и раньше открывал глаза. Это ещё не значит, что он в сознании.
– Онория? Ты что здесь делаешь?
А вот это уже кое-что означает.
Глава 8
Маркус чувствовал себя, как в аду.
Нет, он чувствовал себя так, словно побывал в аду. И вернулся. И снова отправился туда, как будто первого раза оказалось недостаточно. Он не представлял, сколько времени прошло. Может быть, день или два. Жар начался…. Во вторник? Да, во вторник, хотя это ничего не значит, поскольку ему неизвестно, какой сегодня день.
Или ночь. Ему показалось, что сейчас ночь. Темно и чертовски жарко. Честно говоря, было трудно думать о чём-то помимо этой удушливой жары.
Возможно, он всё-таки был в преисподней и принёс адскую жару с собой. Или, вероятно, он всё ещё в аду, хотя если так, то кровати там весьма удобные.
Что, кажется, противоречит всему, что он слышал в церкви.
Маркус зевнул, покрутив головой в разные стороны, прежде чем опуститься обратно на подушку. Знакомая подушка. Она мягкая, наполненная пухом, и как раз нужной толщины. Он лежит в собственной постели, в своей спальне. И сейчас определённо ночь. Темно. Маркус мог поклясться в этом, несмотря на то, что ему не хватало сил поднять веки.
Он слышал, как миссис Уэзерби ходит по комнате. Очевидно, она всё это время сидела возле него. Что не удивляло Маркуса, но, тем не менее, он был благодарен ей за заботу. Она принесла ему бульон, когда он начал заболевать, и он смутно припоминал, как она советовалась с доктором. Пару раз, когда он приходил в себя, экономка находилась в его комнате, присматривая за ним.
Она прикоснулась к плечу Маркусу. Пальцы её были мягкими и нежными. Но этого было недостаточно, чтобы вывести его из оцепенения. Он не может пошевелиться. Он очень устал. Он даже не помнит, доводилось ли ему так уставать раньше. Всё тело болит, особенно нога. Он просто хочет заснуть. Но здесь так жарко. Почему в комнате так жарко?
Словно подслушав его мысли, миссис Уэзерби потянула за одеяло, и Маркус блаженно перевернулся набок, выпростав здоровую ногу из-под простыней. Воздух! Боже милостивый, как хорошо. Может, ему совсем столкнуть с себя одеяла? Возмутится ли миссис Уэзерби, если он будет лежать полуголым? Возможно, да, но в медицинских целях….
Тут она стала снова наваливать на него все эти одеяла, отчего Маркус едва не расплакался. Собрав остатки сил, он открыл глаза и….
Это была не миссис Уэзерби.
– Онория? – прокаркал Маркус. – Ты что здесь делаешь?
Она отскочила назад на целый фут, издав странный стрекочущий звук, от которого у него заболели уши. Маркус снова закрыл глаза. У него нет сил на разговор с ней, хотя факт её присутствия сам по себе интересен.
– Маркус? – настойчиво окликнула Онория. – Ты можешь что-то сказать? Ты проснулся?
Он слабо кивнул.
– Маркус! – Теперь она подошла ближе, и он почувствовал её дыхание на своей шее. Это ужасно. Очень жарко и слишком близко.
– Зачем ты здесь? – Снова спросил он. Слова лились у него с языка, как вязкий сироп. – Ты должна быть….
Где? В Лондоне, подумал он. Разве не так?
– О, слава Богу, – Онория потрогала его лоб. Её кожа казалась ему горячей, но опять же ему всё казалось горячим.
– Он… Оно…. – Маркус не мог выговорить её имя целиком. Он попытался снова, пошевелил губами, сделал несколько вдохов. Но на это уходило слишком много усилий, особенно принимая во внимание то, что девушка так и не ответила, почему она здесь.
– Ты тяжело заболел, – сказала она.
Он кивнул. Или не кивнул. Но он определённо
хотелкивнуть.
– Миссис Уэзерби написала мне в Лондон.
Ах, вот как. Очень странно.
Онория взяла его за руку, поглаживая нервными и лёгкими движениями.
– Я приехала так скоро, как только смогла. Моя мать тоже здесь.
Леди Уинстед? Маркус попытался улыбнуться. Ему нравится леди Уинстед.
– Думаю, у тебя по-прежнему жар, – продолжала Онория, голос её звучал немного неуверенно. – Лоб у тебя довольно тёплый. Хотя я должна признать, что в этой комнате чудовищно жарко. Я не знаю, как отличить, где твоя температура, а где температура воздуха.
– Прошу тебя, – простонал Маркус, простирая к ней руку. Он открыл глаза, моргая от тусклого света. – Открой окно.
Онория покачала головой.
– Прости. Если бы я только могла…. Миссис Уэзерби сказала, что доктор….
– Пожалуйста. – Он умоляет её. Чёрт, судя по голосу, он может даже заплакать. Но ему всё равно. Пусть только Онория откроет это проклятое окно.
– Маркус, я не могу….
Кажется, Онорию мучают сомнения.
– Я не могу дышать, – проговорил Маркус. И, по правде говоря, он не преувеличивал.
– О, хорошо, – сказала она, подбегая к окну. – Но никому не говори.
– Обещаю, – пробормотал он. Ему не удалось повернуть голову, чтобы видеть Онорию, но он слышал каждое её движение в мёртвой тишине ночи.
– Миссис Уэзерби очень настаивала, – говорила девушка, отодвигая штору. – В комнате должно быть жарко.
Маркус заворчал и попытался поднять руку в протестующем жесте.
– Я ничего не понимаю в уходе за больными, – ах, вот, наконец, звук открываемого окна, – но не могу поверить, что при температуре полезно угорать от жары.
Маркус кожей ощутил первое дуновение прохладного воздуха и едва не зарыдал от счастья.
– У меня никогда не было лихорадки, – говорила Онория, подходя к его постели. – Ну, по крайней мере, я не такого помню. Разве не странно?
Ему послышалась улыбка в её голосе. Он даже точно знал, какая это улыбка – немного робкая, с легким оттенком удивления. Онория часто так улыбается. И каждый раз правый уголок её губ поднимается чуточку выше левого.
А сейчас Маркус просто слышал это. Так мило. И странно. Странно, что он настолько хорошо её знает. Конечно, он знает её лучше, чем все остальные. Но это не то же самое, что знать наперечёт все её улыбки. Или нет?
