– … хотя Шарлотте не понравилась бы. Шарлотта ненавидит розовый цвет. Она его не носит. Она говорит, что выглядит в нём сухопарой. Не знаю, что такое «сухопарый», но это слово звучит неприятно. Я сама предпочитаю лавандовый.
Мальчики дружно вздохнули и могли бы продолжать идти, если бы Онория не забежала вперёд перед ними со своей ухмылкой.
– Он подходит по цвету к моим глазам, – сказала она.
– Рыба? – изумился Маркус, заглядывая в своё ведро. Там плескались три форели приличных размеров. Их могло бы быть больше, однако Онория случайно опрокинула ведёрко, и первая добыча Маркуса благополучно возвратилась в озеро.
– Нет. Разве ты не слушаешь?
Маркус на всю жизнь запомнил этот момент. Впервые он столкнулся с одной из самых противных женских выходок: вопросом, на который не существует правильного ответа.
– Лавандовый цвет оттеняет мои глаза, – важно произнесла Онория. – Так говорит мой отец.
– Значит, так оно и есть, – с облегчением согласился Маркус.
Девочка накрутила локон на палец, но тот развернулся сразу, как она его отпустила.
– Коричневый цвет идёт к моим волосам, но я больше люблю лавандовый.
Маркус решил поставить ведро на землю. Он устал его держать, и ручка врезалась в ладонь.
– Ну, нет, – вмешался Дэниел, хватая ведро Маркуса свободной рукой и вручая его обратно Маркусу. – Мы идём домой. Убирайся с дороги.
– Почему ты мил со всеми, кроме меня? – спросила девочка.
– Потому что ты настоящее бедствие, – почти прокричал он.
Это было правдой, но Маркусу всё ещё было жаль её. Большую часть времени. Она росла почти как единственный ребёнок в семье, а Маркус хорошо знал, каково это. Она просто хотела быть вместе со всеми, играть с ними в их игры, участвовать в развлечениях, о которых её родные постоянно говорили, что она слишком маленькая для них.
Онория вытерпела словесный удар, глазом не моргнув. Она молча стояла, злобно глядя на брата. Затем девочка глубоко вдохнула носом воздух.
Маркус пожалел, что у него нет собой носового платка.
– Маркус, – проговорила Онория. Она повернулась лицом к нему, словно поворачиваясь спиной к брату. – Не хочешь выпить со мной чаю?
Дэниел захихикал.
– Я принесу своих самых лучших кукол, – совершенно серьёзно продолжила она.
Великий Боже, только не это.
– И пирожные, – добавила девочка, самым чинным голосом, который напугал его до смерти.
Маркус в панике взглянул на Дэниела, но помощи оттуда ждать не приходилось.
– Ну? – потребовала ответа малышка.
– Нет, – выпалил Маркус.
– Нет? – Она по-совиному уставилась на него.
– Не могу. Я занят.
– Занят чем?
Маркус прокашлялся. Дважды.
– Разными вещами.
– Какими вещами?
– Такими. – Он чувствовал себя ужасно, поскольку не собирался быть столь непреклонным. – У нас с Дэниелом свои планы.
Она выглядела так, словно её ранили в самое сердце. Нижняя губа начала дрожать, и впервые Маркусу не показалось, что она притворяется.
– Прости, – добавил он, поскольку не хотел обижать её. Но, ради всего святого, кукольное чаепитие?
Нет на земле живого двенадцатилетнего мальчишки, который согласится на чай.
С куклами.
Маркус содрогнулся.
Лицо Онории покраснело от ярости, когда она вихрем повернулась к брату:
– Это ты его заставил так сказать.
– Я даже слова не сказал, – ответил Дэниел.
– Я тебя ненавижу, – тихо проговорила она. – Вас обоих.
И она прокричала это:
– Ненавижу вас! А тебя, Маркус, особенно! Я тебя по-настоящему ненавижу!
И она понеслась к дому с такой скоростью, как только могли бежать её маленькие худые ножки, что было совсем не так уж быстро. Маркус и Дэниел стояли и в молчании смотрели, как она бежит.
Когда его сестра уже была совсем рядом с домом, Дэниел кивнул и сказал:
– Она тебя ненавидит. Теперь ты официально член нашей семьи.
Так Маркус Холройд стал членом семьи Смайт-Смитов. С того самого момента он им и являлся.
До весны 1821 года, когда Дэниел взял и всё испортил.
Глава 1
Март 1824 года
Кембридж, Англия
Леди Онория Смайт-Смит находилась в полном отчаянии.
Она
отчаяннонуждалась в появлении солнца. Обессилено вздохнув, девушка подумала, что к тому же ей
крайненеобходим муж – и пара новой обуви, решила она, переводя взгляд на испорченные голубые туфельки.
Она тяжело опустилась на каменную скамью, расположенную снаружи «Табачного Магазина для Разборчивых Джентльменов» мистера Хиллфорда, и прижалась к стене за спиной,
отчаянно(снова это ужасное слово) пытаясь полностью уместиться под навесом. Лил проливной дождь. Прямо-таки потоком. Не моросил, не едва накрапывал, а именно лил, как из пресловутого ведра, ушата, корыта или лохани.
Если так и дальше будет продолжаться, то Онория не удивится, если с неба повалятся и сами вёдра.
К тому же вокруг отвратительно пахло. Онория думала, что сигары источали самый нелюбимый ею запах, но нет, плесень пахла ещё хуже, и Табачный Магазин мистера Хиллфорда для Джентльменов, которые-не-возражают-что-их-зубы-желтеют, был покрыт подозрительной чёрной субстанцией, которая расползлась по всей стене и воняла хуже некуда.
В самом деле, могла ли она оказаться в худшей ситуации?
Ну почему же, могла. Поскольку Онория была совсем одна, дождь перешёл от накрапывающего к проливному за тридцать секунд. Все остальные участницы прогулки по магазинам находились на той стороне улицы, счастливо расхаживая в тепле и уюте «Модной Империи Лент и Безделушек» мисс Пиластер, где, помимо всех видов развлечений и пышно украшенного товара, пахло куда приятнее, чем в заведении мистера Хиллфорда.
Мисс Пиластер продавала духи. Мисс Пиластер торговала сухими лепестками роз и маленькими свечками, которые благоухали ванилью.
Мистер Хиллфорд разводил плесень.
Онория вздохнула.
Такова её жизнь.
Она надолго задержалась возле витрины книжной лавки, заверив подруг, что догонит их у мисс Пиластер через минуту или две. Две минуты превратились в пять, и затем, едва она собралась пересечь улицу, небесные хляби разверзлись, и у Онории не осталось иного выбора, как искать спасения под единственным навесом на южной стороне Хай-стрит в Кембридже.
