– Всё хорошо, – снова произнесла девушка, слегка похлопывая его по плечу. – Приятного ничего нет. По правде говоря, я понятия не имею, что происходит. Но я буду с тобой всё время. Обещаю.
– Дела обстоят хуже, чем я предполагала, – пробормотала её мать, скорее обращаясь к самой себе.
– Ты сможешь помочь ему? – спросила Онория.
– Не знаю. Я постараюсь. Просто… – леди Уинстед умолкла, сделав глубокий вдох через плотно сжатые губы. – Кто-то может вытереть мне лицо?
Онория стала подниматься с места, но вмешалась миссис Уэзерби, которая промокнула лицо леди прохладной тканью.
– Здесь так жарко, – выговорила леди Уинстед.
– Нам было сказано держать окна закрытыми, – пояснила миссис Уэзерби. – Доктор настоял.
– Тот самый доктор, который не заметил столь обширную рану на ноге? – резко спросила леди Уинстед.
Миссис Уэзерби не ответила. Но она подошла к окну и наполовину открыла его.
Онория пристально наблюдала за матерью, не узнавая её в этой решительной и собранной женщине.
– Мама, спасибо тебе, – шепнула она.
Мать подняла голову:
– Я не дам этому мальчику умереть.
Маркус уже давно не мальчик, но Онория не удивилась тому, что мать по-прежнему считает его таковым.
Леди Уинстед снова занялась делом и проговорила очень тихо:
– Это мой долг перед Дэниелом.
Онория замерла. Мать впервые произнесла его имя с тех пор, как он с позором покинул Англию.
– Перед Дэниелом? – осторожно повторила она.
Мать не подняла на нее глаз.
– Я уже потеряла одного сына.
И больше ничего.
Онория потрясённо посмотрела на мать, потом на Маркуса и снова на мать. Она не догадывалась, что мать думает о нём таким образом. Интересно, знает ли об этом Маркус, поскольку…
Она снова посмотрела на него, стараясь как можно тише подавить подступающие слезы. Он всю свою жизнь мечтал о семье. Догадывался ли он, что обрёл такую семью в них?
– Хочешь передохнуть? – спросила мать.
– Нет, – Онория покачала головой, несмотря на то, что мать на неё не смотрела. – Нет, со мной всё хорошо.
Она успокоилась и наклонилась шепнуть Маркусу в ухо:
– Ты это слышал? Мама настроена очень серьёзно. Не разочаруй её. Или меня.
Она погладила его по волосам, откидывая прядь со лба.
– А-а-а-а!
Онория содрогнулась от силы его крика. Теперь матушка делала что-то весьма болезненное для него, и Маркус всем телом натягивал полосы ткани, которыми его привязали к кровати. Ужасное зрелище. Она чувствовала себя так, словно ощущает его боль.
За исключением того, что не было больно. Но это чувство вызывало тошноту. Тошноту в желудке. Тошноту от себя самой. Она виновата в том, что Маркус попал ногой в эту дурацкую лже-нору. Из-за неё он вывихнул лодыжку. По её вине разрезали его сапог, и теперь по её милости он так сильно заболел.
И если Маркус умрёт, его смерть также будет на её совести.
Онория сглотнула, пытаясь избавиться от кома в горле, и наклонилась ещё ближе, чтобы шепнуть:
– Прости. Передать не могу, как мне жаль.
Маркус затих. На какой-то момент Онории показалось, что он её услышал. Но потом она поняла, что это лишь от того, что остановилась её мать. Эти слова услышала она, а не Маркус. Но даже если матушка и заинтересовалась сказанным, то никак не проявила этого. Она не стала спрашивать, что означают извинения Онории, лишь слегка кивнула и продолжила своё занятие.
– Думаю, когда ты выздоровеешь, тебе нужно приехать в Лондон, – продолжила Онория, снова возвращаясь к жизнерадостному тону. – Помимо прочего, тебе потребуется пара новых сапог. Возможно не столь облегающего фасона. Это, может быть, не модно, я знаю, но ты сможешь завести новую моду.
Он дёрнулся.
– Или мы можем остаться в деревне. Пропустить Сезон. Знаю, я говорила тебе, что срочно ищу себе мужа. Но… – Она с подозрением взглянула на свою мать, потом наклонилась ближе к его уху и зашептала:
– Мама теперь выглядит совершенно другой. Думаю, что смогу пережить ещё год в её обществе. В двадцать два года я ещё успею выйти замуж.
– Тебе двадцать один, – заметила мать, не глядя на неё.
Онория замерла.
– Как много ты расслышала?
– Только последнее.
Онория не знала, правду ли говорит её мама. Кажется, они заключили негласное соглашение не задавать вопросов, поэтому девушка решила ответить:
– Я имею в виду, что если не выйду замуж до следующего года, когда мне исполнится двадцать два, то ничего не имею против этого.
– Но это означает ещё один год в составе семейного квартета, – с улыбкой проговорила леди Уинстед. Улыбкой, лишённой коварства. Совершенной искренней и ободряющей.
Онории вдруг захотелось, уже не впервые, чтобы мать могла быть чуточку более тугой на ухо.
– Я уверена, твои кузины будут счастливы, если ты останешься ещё на год, – продолжала леди Уинстед. – После твоего ухода твоё место займёт Гарриет, а она ещё слишком маленькая. Ей ещё нет шестнадцати.
– Ей исполнится шестнадцать в сентябре, – подтвердила Онория. Гарриет, младшая сестра Сары, играла хуже всех Смайт-Смитов. Этим было сказано всё.
– Думаю, ей нужно больше заниматься, – сказала леди Уинстед с гримасой. – Бедная девочка. Кажется, она ничего не смыслит в музыке. Ей, должно быть, так тяжело расти в столь музыкально одарённой семье.
Онория старалась не смотреть на мать во все глаза.
– Кажется, Гарриет предпочитает пантомимы, – с некоторым отчаянием выговорила она.
– Трудно поверить, что кроме тебя и Гарриет некому больше сыграть на скрипке, – заметила леди Уинстед. Она нахмурилась, разглядывая ногу Маркуса, и снова принялась резать.
– Разве что Дейзи, – сказала Онория, упоминая ещё одну кузину из другой ветви семейства. – Но её уже призвали в строй, поскольку Виола вышла замуж.
– Призвали? – повторила мать, посмеиваясь. – Ты говоришь так, словно это тяжкая повинность.
Онория на миг замолчала, стараясь удержаться от смеха. Или от слёз.
– Нет, разумеется, – наконец удалось выговорить ей. – Я просто обожаю наш квартет.
Что было правдой. Она любила музицировать с кузинами, даже если ей доводилось заблаговременно затыкать уши ватой. Самое жуткое – публичные выступления.
Как их называла Сара, Наводящие Ужас.
Потусторонние.
Катастрофические.
Сара всегда тяготела к преувеличениям.
