Онория попробовала разгладить юбки, которые измялись ужасно. На ней оставалось то самое голубое платье, которое она надела в Лондоне – прости, Господи – два дня тому назад. Она даже представить себе не могла, на кого сейчас похожа.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.
– Гораздо лучше, – ответил Маркус, усаживаясь. Онория заметила, что он натянул на себя одеяло. Именно поэтому её румянец был сейчас скорее розовым, чем багрово-красным. Забавно. За вчерашний день она сотни раз видела его голую грудь, кромсала и резала его голую ногу. А ещё она мельком видела его ягодицы, когда он метался в горячке, о чём ему, конечно, не расскажет. Но теперь, когда они оба пришли в себя, и Маркус больше не находится на пороге смерти, она не может взглянуть ему в глаза.
– Всё так же болит? – спросила девушка, указывая на повреждённую ногу, торчавшую из-под покрывал.
– Скорее, ноет.
– У тебя останется ужасный шрам.
Маркус лукаво улыбнулся:
– Я возгоржусь и стану лицемерить.
– Лицемерить? – повторила за ним Онория, не сдержав удивления.
Он наклонил голову, разглядывая чудовищную рану:
– Думаю, что смогу представить дело так, будто я сражался с тигром.
– С тигром. В Кембриджшире.
Он пожал плечами:
– Значит, с акулой.
– С дикой свиньёй, – предложила она.
– Это куда менее достойно.
Онория сжала губы и хохотнула. Он тоже, и именно тогда Онория позволила себе поверить – он выздоровеет. Это настоящее чудо. Другого слова она подобрать не могла. Лицо Маркуса порозовело, и, хотя он исхудал, глаза его были ясными.
Он будет жить.
– Онория?
Она вопросительно взглянула на него.
– Ты покачнулась, – сказал Маркус. – Я бы мог тебя поддержать, но….
– Я чувствую себя немного неустойчиво, – проговорила она, подходя к кровати. – Думаю, что ….
– Ты ела?
– Да, – ответила Онория. – Нет. Немного. Мне, наверное, нужно поесть. Думаю, что я просто чувствую облегчение.
И, к полному своему ужасу, она начала всхлипывать. Слёзы подступили неожиданно, подобно высокой океанской волне. У неё внутри всё было словно завязано узлом. Она так долго держалась, а теперь, когда узнала, что Маркус поправится, стала разваливаться на куски.
Онория была словно туго натянутая струна скрипки, а теперь она разорвалась надвое.
– Извини, – проговорила она, вздыхая между всхлипами. – Я не знаю…. Не хотела…. Просто я так счастлива…
– Тише, тише, – вполголоса сказал Маркус, беря её за руку. – Всё хорошо. Всё будет хорошо.
– Знаю, – всхлипывала она. – Я знаю. Поэтому и плачу.
– Поэтому я тоже плачу, – тихо сказал он.
Девушка повернулась. Слёзы не лились у него по щекам, но глаза были влажные. Она никогда не видела, чтобы он так открыто проявлял свои чувства, никогда не подозревала, что это возможно. Дрожащей рукой она притронулась к его щеке, затем к уголку глаза, отдёрнув палец, когда одна слезинка коснулась её кожи. И тут Онория сделала то, что застало врасплох их обоих. Она обняла Маркуса, уткнувшись лицом в его шею и прижавшись к нему.
– Я так испугалась, – шепнула она. – Я даже сама не понимала, как сильно я испугалась.
Он обнял её, вначале нерешительно, но затем, словно ему был необходим толчок, он заключил её в объятия, нежно прижав к себе и поглаживая по волосам.
– Я не знала, – твердила Онория. – Не понимала.
Это были просто слова, безо всякого значения и смысла. Она сама не представляла, о чём говорит – чего она не знала или чего не понимала. Она просто…. Просто….
Она подняла голову. Ей нужно увидеть его лицо.
– Онория, – шепнул Маркус, глядя на неё так, словно он увидел её впервые. Глаза его были тёплыми, шоколадно-коричневыми, полными эмоций. Что-то мерцало в их глубине, и она не могла узнать, что именно. Медленно, очень-очень медленно губы Маркуса прикоснулись к её губам.
Маркус никогда не сможет объяснить, почему он поцеловал Онорию. Он не знал, почему делает это. Он обнял её, когда она заплакала, и это был совершенно естественный и невинный поступок. У него не было ни стремления, ни нужды её целовать.
Но когда она посмотрела на него. Её глаза, эти её удивительные глаза, блестящие от слёз, и губы – полные и дрожащие. У Маркуса перехватило дыхание. Он перестал думать. Некая сила овладела им, она возникла из глубин его существа, почуяв женщину у него в объятиях, и он пропал.
Он стал другим.
Он должен поцеловать её. Обязан. Это так же просто и изначально, как его дыхание, его кровь и сама его душа.
И когда он поцеловал Онорию…
Земля перестала крутиться.
Птицы умолкли.
Весь мир замер, всё, кроме него и Онории, кроме соединявшего их поцелуя, который был легче пёрышка.
В нём пробудились страсть и желание. Маркус понял, что если бы не его болезненная слабость и истощение, он пошёл бы до конца. Он просто не смог бы остановиться. Он прижал бы её тело к себе, обретя блаженство в её нежности и аромате.
Он целовал бы её крепко и прикасался бы к ней. Во всех местах.
Он умолял бы её. Умолял остаться, умолял ответить на его страсть и принять его в себя.
Он хочет её. И это ужаснуло его больше всего.
Это же Онория. Он клялся защищать её. А вместо этого…
Маркус оторвался от её губ, но отодвинуться от неё не смог. Прижавшись лбом к её лбу, наслаждаясь последним прикосновением, он пошептал:
– Прости меня.
А потом Онория ушла. Она не смогла быстро выйти из комнаты. Он видел, как она уходит, с трясущимися руками и дрожащими губами.
Он просто животное. Она спасла ему жизнь, и вот как он её отблагодарил?
– Онория, – прошептал Маркус. Он потрогал пальцем губы, словно мог почувствовать её там.
И он почувствовал. Что было чертовски скверно.
Он по-прежнему ощущал её губы и чувствовал трепет от лёгкого соприкосновения с её губами.
Она оставалась с ним.
И Маркус подозревал, что Онория останется с ним навсегда.
Глава 14
К счастью, Онории не довелось провести следующий день в агонии из-за её краткого поцелуя с Маркусом.
Вместо этого она уснула.
Путь из спальни Маркуса в её собственную комнату был недолгим, так что она сосредоточилась на сиюминутной задаче – переставлять одну ногу за другой и оставаться в вертикальном положении, пока не дойдёт к себе. И едва сделав это, девушка легла на кровать и проспала целые сутки.
