– Конечно, конечно.
Глупый вопрос. Но единственно возможный вежливый вопрос, который пришёл ему на ум.
– А ты уже знаешь, когда запланирован концерт в этом году?
– На четырнадцатое апреля. Уже скоро. Осталось чуть больше двух недель.
Маркус взял ещё кусок пирога с патокой и стал жевать, раздумывая, как долго продлится его выздоровление. Три недели, не меньше.
– Как жаль, что мне не удастся приехать, – проговорил он.
– Тебе действительно жаль? – Онория явно ему не верила. Маркус не знал, как это понимать.
– Ну, конечно, – ответил он, слегка запинаясь. Ему никогда не удавалось красиво врать. – Я не пропустил ни одного выступления за много лет.
– Я знаю, – сказала Онория, покачивая головой. – Это настоящий подвиг с твоей стороны.
Он посмотрел на неё.
Она посмотрела на него.
Маркус внимательно вгляделся ей в лицо.
– Что ты имеешь в виду? – осторожно спросил он.
Щёки Онории слегка порозовели.
– Понимаешь ли, – заговорила она, глядя на совершенно пустую стену, – я знаю, что мы играем не … э-э…
Она кашлянула и продолжила:
– Есть какой-то антоним к слову «неблагозучно»?
Маркус смотрел на неё, не веря собственным ушам:
– Ты хочешь сказать, что знаешь, что вы играете… как бы это сказать…
– Что мы ужасно играем? – закончила она за него. – Ну, конечно, мне это известно. Ты думаешь, я идиотка? Или глухая?
– Нет, – ответил Маркус, растягивая слог так, чтобы выиграть время на размышления. Но что хорошего эти размышления могли ему принести, он не знал. – Я просто думал…
И на этом Маркус Холройд остановился.
– Мы отвратительно играем, – сказала Онория, пожимая плечами. – Но нет смысла закатывать истерики или хныкать. Мы ничего не можем с этим поделать.
– Больше заниматься? – осторожно посоветовал Маркус.
Он бы ни за что не подумал, что у человека на лице могут быть одновременно уживаться презрение и изумление, но Онории это удалось.
– Если бы я полагала, что занятия действительно могут нам помочь, – проговорила она, сжав губы в линию, хотя в глазах её плескался смех, – то поверь мне, в мире не существовало бы более прилежной ученицы.
– Но, возможно…
– Нет, – твёрдо заявила девушка. – Мы играем просто отвратительно. И всё тут. В нас нет ни капли таланта, ни музыкального слуха.
Маркус не мог поверить в услышанное. Он присутствовал на стольких выступлениях Смайт-Смитов, что просто чудо, как он не разлюбил музыку. В прошлом году, когда Онория совершила свой скрипичный дебют, она выглядела сияющей, исполняя свою партию с широкой улыбкой, словно забывшись от восторга.
– Вообще-то, – продолжила Онория, – я нахожу в этом некий шарм.
У Маркуса не было уверенности, что в мире отыщется ещё одно человеческое существо, которое согласится с подобным суждением, но он не стал озвучивать свои мысли.
– Поэтому я улыбаюсь, – говорила Онория, – и я делаю вид, будто наслаждаюсь нашей игрой. В каком-то смысле я получаю удовольствие от нашего квартета. Смайт-Смиты устраивают музыкальные вечера с 1807 года. Это стало семейной традицией.
И затем она добавила более тихим, задумчивым тоном:
– Я считаю, что мне очень повезло иметь семейные традиции.
Маркус подумал о своей семье, точнее о той зияющей пустоте, где никогда не было никакой семьи.
– Да, – тихо согласился он. – Тебе повезло.
– Например, – сказала Онория, – я надеваю свои «счастливые» туфельки.
Маркусу показалось, что он ослышался.
– На время выступления, – пояснила она, слегка пожимая плечами. – Это особая примета нашей ветви рода. Генриетта и Маргарет вечно спорят о том, кто начал её первой, но мы всегда надеваем красные туфли.
Красные туфли. Вожделение, растоптанное мыслями о крестовых походах музыкантов-любителей, снова подало признаки жизни. Внезапно красные туфли превратились в самую соблазнительную вещь на свете. Господь Всемогущий!
– Ты уверен, что хорошо себя чувствуешь? – Спросила Онория. – Ты выглядишь слишком румяным.
– Со мной всё хорошо, – хрипло ответил Маркус.
– Мама ни о чём не догадывается, – сказала она.
Что??
Если бы Маркус не покраснел раньше, то сделал бы это сейчас.
– Прошу прощения?
– Насчёт красных туфель. Она не знает, что мы их надеваем.
Он прокашлялся:
– Есть какая-то причина, по которой вы держите этот факт в секрете?
Онория ненадолго задумалась, затем потянулась и отломила ещё кусочек пирога.
– Не знаю. Не думала об этом. – Она положила кусочек в рот, прожевала и пожала плечами. – Вообще-то, теперь, когда я думаю об этом, непонятно, почему это именно красные туфли. Они могли бы быть зелёными. Или синими. Нет, не синими. В этом нет ничего необычного. Но зелёные подошли бы. Или розовые.
Красные, и
толькокрасные. В этом Маркус был уверен.
– Думаю, мы примемся репетировать, как только я вернусь в Лондон, – проговорила Онория.
– Как жаль, – заметил Маркус.
– О, нет, – запротестовала она. – Мне нравится репетировать. В нашем доме сейчас нет ничего, кроме тиканья часов и обедов на подносе. Так хорошо собраться вместе и поболтать.
Она застенчиво взглянула на него:
– Мы разговариваем не меньше, чем репетируем.
– Неудивительно, – пробормотал Маркус.
Онория взглядом дала ему понять, что не пропустила мимо ушей эту колкость. Но она не обиделась. Маркус знал, что она не станет обижаться.
И тут он понял: ему нравится то, что он знает, как она отреагирует. Как замечательно, когда так хорошо знаешь другого человека.
– В этом году, – продолжила девушка, явно собираясь закончить разговор, – Сара снова будет играть на фортепиано. Она действительно моя самая близкая подруга. Мы отлично проводим время вместе. А Айрис сыграет на виолончели. Она почти моего возраста, и я всегда хотела с ней подружиться. Она тоже была у Ройлов, и…
Она замолчала.
– Что такое?
Онория выглядела обеспокоенной. Она заморгала:
– Я подумала, что она не так уж плохо играет.
– На виолончели?
– Да. Представляешь?
Маркус счёл этот вопрос риторическим.
– В любом случае, – продолжила Онория, – Айрис выступит, вместе со своей сестрой Дейзи, которая, к моему глубокому сожалению, играет просто чудовищно.
