Таким образом, на следующий вечер Маркус оказался в самом нелюбимом месте на земле – в лондонском бальном зале. Он занял своё обычное место, с краю, спиной к стене, откуда можно наблюдать за происходящим и сохранять вид полного безразличия. Уже не в первый раз ему приходила в голову мысль о том, как ему повезло родиться мужчиной, а не женщиной. Девушка, стоящая у стены, считается непопулярной, мужчина – надменным, хмурым и скучающим.
Людей было очень много – леди Бриджертон пользовалась огромным успехом в свете, – и Маркус не знал, приехала ли Онория. Он не видел её, и дверь, через которую вошёл он сам, ему тоже видно не было. Маркусу никогда не понять, как можно веселиться и развлекаться в такой жаре и толкотне.
Он тайком взглянул на молодую леди, стоявшую возле него. Её лицо выглядит знакомым, но он никак не мог её узнать. Она уже не первой юности, но не старше его самого. Девушка вздохнула. Вздох получился долгим и усталым, и Маркус почувствовал в ней родственную душу. Она тоже всматривалась в толпу, пытаясь делать вид, будто никого не ищет.
Маркус задумался о том, чтобы поздороваться со своей соседкой, спросить, знакома ли она с Онорией и видела ли её, если это так. Но прежде чем он повернулся и заговорил, девушка развернулась в противоположном направлении, и он мог бы поклясться, что слышал, как она бормочет:
– Чёрт подери, я иду за эклером.
Она ушла, пробираясь сквозь толпу. Маркус с интересом смотрел ей вслед. Кажется, эта леди точно знает, куда идёт. Что означало, если он верно расслышал…
Она знает, где находятся пирожные.
Маркус немедленно последовал за ней. Если он торчит в этой бальной комнате, даже не видя Онории, то будь он проклят, если хотя бы не попробует десерт.
Маркус давно довёл до совершенства искусство двигаться с умыслом, даже не имея определённой цели, и ему удавалось избегать бессмысленных разговоров, просто удерживая пристальный взгляд поверх толпы и высоко подняв подбородок. До тех пор пока что-то не ударило его по ноге.
Ой.
– Что за гримасы, Чаттерис? – раздался повелительный женский голос. – Я едва задела тебя.
Маркус остановился, поскольку хорошо знал этот голос и понимал, что сбежать не удастся. Слегка улыбнувшись, он опустил взгляд на сморщенное лицо леди Данбери, которая наводила ужас на Британские острова со времён Реставрации.
Или так ему казалось. Она приходилась двоюродной бабушкой его матери, и Маркус готов поклясться, что ей уже перевалило за сотню лет.
– Это моя больная нога, миледи, – проговорил он, почтительно кланяясь.
Леди Данбери ударила в пол свои оружием (некоторые называли данное приспособление тростью, но Маркусу знал правду):
– Ты свалился с лошади?
– Нет, я …
– С лестницы? Уронил на ногу бутылку? – На лице пожилой дамы появилось лукавое выражение. – Или здесь замешана женщина?
Маркус поборол искушение скрестить руки на груди. Леди Данбери с ухмылкой наблюдала за ним. Она получала удовольствие, насмехаясь над своими собеседниками. Когда-то она сама сказала ему, что самое приятное в старости – это то, что можно безнаказанно говорить всё что угодно.
Маркус наклонился и очень серьёзно проговорил:
– Мой камердинер ранил меня ножом.
Впервые в жизни ему удалось смутить свою родственницу настолько, что она замолчала. Леди Данбери раскрыла рот, широко распахнула глаза и, вероятно, даже побледнела, но из-за странного оттенка кожи было трудно сказать, так ли это. Затем, оправившись от потрясения, она разразилась лающим смехом и выпалила:
– Нет, правда. Что произошло?
– Как я и говорил. У меня ножевая рана. – Маркус выждал мгновение и добавил:
– Если бы мы не стояли посреди бального зала, я бы вам её показал.
– Не хочешь говорить? – Теперь леди Данбери действительно заинтересовалась. – Это настолько ужасно?
– Ужасно, – подтвердил он.
Она сжала губы и прищурилась:
– А где сейчас находится твой камердинер?
– В Чаттерис Хаус. Вероятнее всего, именно сейчас он прикладывается к моему лучшему бренди.
Пожилая дама издала очередной громкий смешок.
– Я всегда восхищалась тобой, – объявила она. – Думаю, ты мой второй самый любимый племянник.
Маркус не смог ничего придумать, кроме:
– В самом деле?
– Тебе ведь известно, что многие люди считают тебя лишённым чувства юмора, не так ли?
– Вы любите говорить без обиняков, – пробормотал Маркус.
Леди Данбери пожала плечами:
– Ты мой внучатый племянник. Я могу грубить, сколько пожелаю.
– Кровное родство никогда не было для вас единственной причиной бесцеремонности.
– Туше, – признала она, одобрительно кивая. – Я всего лишь говорю о том, что ты весьма успешно скрываешь своё чувство юмора. Чему я от всего сердца аплодирую.
– Я вне себя от восторга.
Старая леди ткнула в него пальцем:
– Именно об этом я и говорю. Ты умеешь шутить, но не все это замечают.
Маркус подумал об Онории. Её он умеет рассмешить. Как ему нравится звук её смеха!
– Ну, хватит, – объявила леди Данбери, ударяя тростью в пол, – довольно об этом. Почему ты здесь?
– Полагаю, меня сюда пригласили.
– Пф, да ты ненавидишь это всё.
Он слегка пожал плечами.
– Высматриваешь девчонку Смайт-Смитов, скорее всего, – проговорила старая дама.
Маркус как раз смотрел поверх её плеча, пытаясь угадать местоположение эклеров, но при этих словах резко повернулся.
– О, не бойся, – продолжила леди Данбери, закатывая глаза. – Я не собираюсь распространять слухи, что ты ею увлёкся. Она ведь из той компании со скрипками? Господи, да ты оглохнешь через неделю.
Маркус открыл рот, чтобы выступить в защиту Онории, объяснить, что это её способ шутить, но тут же понял, что для неё это никогда не было шуткой. Она знает, что квартет играет кошмарно, но продолжает выступать, поскольку это важно для её семьи. Она выходит на сцену и притворяется, будто считает себя виртуозной скрипачкой, что требует немалого мужества.
И любви.
Она умеет любить так глубоко, что он лишь может думать: «Я хочу…»
– Ты всегда был близок с её семьёй, – проговорила леди Данбери, нарушив ход его мыслей.
Маркус моргнул, силясь вернуться к разговору.
– Да, – наконец вымолвил он. – Я учился вместе с её братом.
– О, да, – вздохнула пожилая дама. – Что это был за фарс! Мальчик не должен был бежать за границу. Я всегда говорила, что Рамсгейт просто болван.
