— Меня зовут Ярослава, можно просто Яра. А вас? — игнорируя недовольных, продолжила я с ней разговор.
Отчего-то женщина не давала мне покоя. Все внутри меня буквально вопило от желания как-то поучаствовать в ее жизни и помочь.
— Эмили. Можно просто Миль. — Она неуверенно улыбнулась.
— Так что вы хотели? Портрет?
— Я… у меня только это. — Она протянула кулак и разжала пальцы.
На ладонь поблескивали шесть серебряных, и я была готова поспорить, что это последние деньги Эмили.
— Этого вполне достаточно, — неуверенно произнесла я.
Не может быть, что ей просто потребовался портрет углем. Об этом вопила и моя интуиция, и выражение лица женщины. Никто и никогда не станет заказывать портрет на последние деньги. Когда Миль произнесла следующую фразу, я только удостоверилась в своих подозрениях:
— Это не обычный портрет, — спешно начала она. — Понимаете, моя дочь… Она сильно болеет. Я бы очень хотела запечатлеть ее образ не только в памяти, но и на бумаге.
Ее голос звучал сдавленно, Миль явно сдерживала горькие слезы.
— У Анни совсем нет сил, чтобы сюда прийти. И я хотела спросить, может, вы смогли бы нарисовать ее на месте? Понимаю, что плата невелика, но я решила попытать удачу…
— Да, я нарисую вашу дочь, — решительно произнесла я.
То ли я стала слишком мягкотелой, то ли перемещение между мирами наградило меня какой-то особой интуицией, но в своем решении я была уверена. Не только нутром, но и кончиками пальцев ощущала, что очень важно последовать сейчас за Эмили.
Без ложки дегтя, конечно же, не обошлось:
— А если это ловушка от гильдии?! Или же тебя просто хотят обокрасть?! — шипела на меня Дэрия, когда я собирала рабочие инструменты.
Я понимала, что торговка права. Что крайне нелогично идти сейчас незнамо куда, когда под моей опекой сразу три детские жизни. Но и изменить свое решение не могла, даже язык не поворачивался.
— Все будет хорошо, — отозвалась я.
— Скажи хоть адрес, по которому потом искать твой труп! — едва слышно фыркнула она.
Я направилась к Эмили, которая поджидала меня в нескольких метрах. Адрес действительно спросила, удостоившись еще одного недовольного взгляда подруги по торговым рядам.
С улицей Мусинн я уже была знакома. Грязь, алкаши и бедность — когда-то мне казалось, что если ты хоть раз в жизни видел трущобы, то видел их все. Вероятно, на другие миры это правило не распространялось.
Миль со своей дочерью проживали в самом дальнем многоквартирном доме на окраине неблагополучного района. Я нервничала, но не столько из-за того, что внезапная клиентка могла оказаться разбойницей, сколько из-за возвращения. Так глубоко в трущобы мне еще заходить не приходилось.
Эмили тоже чувствовала себя неуверенно. Она сильно переживала. Дрожащими руками вставляла ключ в дверь, сбивчиво извинялась за то, что мне придется работать в таких условиях.
Условия, кстати, были вполне сносными. В крохотной однокомнатной квартире было странным образом уютно и очень чисто.
С правой стороны от двери стояла одноместная постель с покрывалом с причудливой вышивкой. Часть окна виднелась за ширмой, которая разделяла комнату. Слева, в самом углу, стоял стол с двумя табуретками. Перед ним почти в центре комнаты толстая чугунная труба, явно проходящая через все квартиры, как стояк. К ней примыкал прямоугольный короб с крохотной откидной дверцей, похожий на печь.
На стенах висело с сотню вышивок: птички, цветочки, девушки со шляпами и молодые люди в форме. Талантливая работа. Рассматривая вышивку, я не сразу обратила внимание на щель в стене, из которой тянуло сыростью.
— Этот дом под снос, — с грустью произнесла она, заметив, куда именно направлен мой взгляд.
— Мама, это ты? — раздался сдавленный голос из-за ширмы.
— Да, Анни, — Миль спешно направилась туда, откуда исходил слабый девичий голосок. — Как твое самочувствие?
— Все хорошо…
— Милая, у меня для тебя сюрприз.
Крепко стиснув зубы, я направилась за ширму. Заранее знала, что легко не будет, но сердце все же сжалось.
На одноместной кровати лежала девушка лет восемнадцати. Исхудавшая, с нездоровым румянцем и темными кругами под глазами. Кожа облегала кости, словно медицинская перчатка, лишь подчеркивая каждый угловатый изгиб. Кожа вокруг губ и носа шелушилась, в глазах залегла боль.
— Привет, Анни, — собрав всю волю в кулак, с улыбкой произнесла я. — Я пришла, чтобы тебя нарисовать. Ты не против?
— Художница?.. — удивилась девушка, переводя на мать испуганно-удивленный взгляд. — Это же очень дорого.
— Анни… — начала было Эмили, но я ее перебила.
— Не переживай на эту тему. Просто мне очень захотелось сделать тебе подарок.
Анни недоверчиво приподняла брови. Миль уступила мне табуретку у постели, и я достала из корзины белый лист. Взвесив все «за» и «против», вытащила и коробку с красками.
На душе было паршиво. Я слишком хорошо понимала, что девушке осталось недолго, и Миль хочет хоть что-то оставить на память о единственной дочери. А потому рисовать Анни в том виде, в котором она была сейчас, я не планировала.
Глубоко вдохнув, я вновь ощутила странную вибрацию вдохновения, пульсирующую внутри. Взялась за долгую и кропотливую работу.
Краска ложилась необычайно ровно, за что стоило благодарить только Нетту, кисть порхала уверенными резкими движениями. Я поймала себя на ощущении, что это не я ей управляю, а она мною. Следом осознала, что почти не отрываю глаз от листа — будто мне хватило одного взгляда на Анни, чтобы запомнить каждую черточку на ее лице.
Бескровные от болезни губы налились алым, пустые болезненные глаза наполнились жизнью, светлые волосы улеглись на плечи мягкой волной — именно так я изобразила Анни на своем рисунке. Она выглядела живой и здоровой.
Стоило мне сделать последний штрих, как с губ сорвался облегченный вздох. За время моего пребывания тут еще ни одна картина не давалась мне так сложно и изнуряюще. Руки подрагивали, голова кружилась.
Мне явно стоило выбраться на свежий воздух и выпить крепкого сладкого чая.
— Это… это невероятно, — прошептала Миль из-за спины.
— Тш-ш, — мягко улыбнулась я, кивая на заснувшую девушку.
С трудом поднявшись на ноги, я дрожащими руками сложила все свои художественные инструменты в корзину. Лист с рисунком положила на табуретку, мысленно подмечая, что краска подозрительно быстро засохла. Вряд ли я провела тут больше двух с половиной часов.
— Спасибо вам, спасибо… — шепотом повторяла Миль, когда я уже подходила к двери.
Она мягко схватилась за мою руку, пытаясь вложить в ладонь шесть серебрушек.
