– Соня! – закричал Глинский, но в следующее мгновение увидел свисающую безжизненную руку Она была большая и грубая, с обкусанными ногтями, совсем не похожая на маленькие Сонины ручки.
Здесь был Джек Потрошитель, сказал себе Глинский. Это его очередная жертва. Ужасно, но будет еще ужасней, если меня тут увидят. Поволокут в полицию, а то и разорвут на части. Опять же скальпель, окровавленный.
Он побежал прочь. Высунулся из подворотни – нет ли кого-нибудь. Пусто. Быстрым шагом, но не бегом, чтобы не вызвать подозрений, поспешил домой.
В комнате рухнул на кровать, сжался, забормотал: «Бесконечны, безобразны, в мутной месяца игре закружились бесы разны, будто листья в ноябре…»
Вскоре щелкнул замок. Вернулась Соня. Он снова стал думать о ней. Происходившее с ними обоими было страшней кровавых безумств Потрошителя.
Ушла в чуланчик. Звук воды из рукомойника.
Глинский быстро поднялся, подошел к столу. Увидел пригоршню монет. Пересчитал. Восемнадцать пенсов. Покривился: ого, барышня славно потрудилась, пропустила через себя целых трех клиентов. Любимому Коленьке на колбаску и морфий. Вот и доказательство, не считая желтой перчатки. Больше ничего не потребуется.
Рядом лежал еще какой-то замшевый мешочек. Николай его никогда раньше не видел.
Пощупал – пустой. Нет, кажется, около складки что-то есть.
Вынул, поднес к глазам и задрожал.
Человеческий зуб, первый моляр, с присохшим к корню комочком плоти.
Вспомнился разинутый рот несчастной шлюхи с Дорсет-стрит.
Страшное место на карте
[107]
Глинского замутило.
Но мысль работала быстро и ясно.
Никаких трех клиентов Соня через себя не пропускала. На это у нее не было времени. Она забрала деньги у проститутки, убив ее и изуродовав тело, чтобы все подумали на Джека Потрошителя. А поскольку маньяк всегда утаскивает с собой какую-нибудь часть тела, выдрала зуб.
Как она давеча сказала: «Если понадобится изрезать на куски ребенка»? Это была не фигура речи.
Следующая мысль была еще ужасней.
Что если никакого Джека Потрошителя вообще не существует? Первое убийство произошло вскоре после того, как были потрачены последние деньги, а обычной дозы морфия стало не хватать.
Он покачнулся.
Но зачем уродовать трупы?
Сразу ответил, вспомнив одержимость, с которой Соня всегда говорила о своей любви. О, теперь он понимал ее, всю, до донышка! Если уж убивать, то с отвращением к себе: пусть я буду омерзительное чудовище, пусть. И чем я буду омерзительней, тем лучше.
Когда любви так много, она превращает ангела в дьявола. В чудовище любви.
Постой, одернул себя Глинский. А вчерашний человек в цилиндре? Что это было?
И опять не затруднился с ответом.
Пресловутый Джек убил всего пять женщин, а деньги на еду и морфий откуда-то берутся уже третий месяц. Соня совмещает торговлю телом с убийствами. Если не удалось встретить хорошего клиента, убивает и грабит проститутку, закончившую работу.
– Во всем виноват я и только я, – тихо сказал себе Николай. – Это я превратил ангела любви в чудовище любви. Как там у Гоголя? «Я тебя породил, я тебя и убью»?
Больше он ни о чем не раздумывал. Хватит. Настало время действовать.
Взял резекционный скальпель, оставленный Соней на столе. На лезвии виднелись следы мясницкой работы.
Тихо открыл дверь чуланчика, чтобы Соня не обернулась и не испугалась. Пусть смерть будет милосердной, без страха.
Обнаженная по пояс молодая женщина вытирала волосы полотенцем. Узкая спина, которую Глинский столько раз целовал, была беззащитной.
Желая только одного – быстрее исполнить необходимое, он с размаху вонзил острие в ложбинку под нежным, в рыжих завитках затылком. От проникающего удара между первым и вторым позвонками смерть должна быть мгновенной.
Раздался короткий звук – даже не стон, а выдох. Оставив скальпель в ране, Глинский выскочил обратно в комнату и захлопнул дверь. Как падает тело, он не увидел, лишь услышал.
– Вот и всё. Что дальше? – громко спросил. – Убить себя, конечно. Больше ничего не остается.
Нет, подумал он в следующий миг. Нужно выполнить долг перед обществом. Люди имеют право знать, что Джека Потрошителя, которого они так боятся, больше нет. Новых жертв не будет. Пусть Лондон избавится от ужаса.
В висках ужасно стучало, будто кто-то колотил кулаком в дверь.
Глинский не сразу понял, что в дверь действительно стучат.
– Кто там? – спросил он, подозревая, что это снова галлюцинация.
– Миссис Глински дома? – раздался мужской голос.
Кто-то стоял в неосвещенном коридоре. Высокий, в цилиндре.
– Она спит, – сказал Николай, выходя и прикрывая за собой дверь. Он не мог решить, видение это или нет.
– Ну так разбудите ее! – сердито потребовал пожилой, насупленный господин. – Я знаю, вы ее муж. У вас чахотка.
– Зачем она вам? Кто вы? – мучительно щурясь спросил Николай. Кажется, человек был настоящий.
– Я доктор Баркли.
– Доктор?
– Не совсем доктор. Протезист. Жена не рассказывала вам про меня? Ну разумеется, дело незаконное, а она вас от всего оберегает. Мы по ночам выдираем у покойников зубы в морге. Я потом использую их для протезов. У вашей жены отличные руки, однако я и плачу неплохо. По пенсу за хороший зуб. Но сегодня она меня обсчитала! Сказала, что зубов восемнадцать, и я дал восемнадцать пенсов. А дома пересчитал – семнадцать. Так не пойдет. Пусть вернет один пенс!.. Э, сэр, да что с вами? Почему вы зажмурились? Вам нехорошо?
Комментарий
У каждого свои любимые страхи. У меня два. Во-первых, – фобофобия, то есть боязнь обзавестись какой-нибудь фобией. Страх испытать страх. Это мотиватор сильный, но в литературном отношении непродуктивный. Кто подавляет страхи, подавляет воображение, а куда ж без него в творческой работе?
Поэтому я взял страх номер два, которому посвящена, наверное, половина моих беллетристических сочинений.
На вкус и цвет товарища нет, но с моей точки зрения нет ничего более жуткого, чем обмануться в том, кого любишь и кому полностью доверяешь.
Самурай думал, что подруга жизни будет делить с ним радость и горе, пока они не обретут успокоение на Острове Небесных Сетей, а это оказалась лисица, существо из иного, враждебного мира. Когда на любимом лице вместо нежной улыбки вдруг появляется звериный оскал – это кошмарный кошмар.
