– Вы пригласили московитов на аудиенцию? – спросила Елизавета. – Зачем? Мы ведь уговорились потянуть с ответом до августа. Как только они поймут, что я и в мыслях не держу выходить за их полоумного царя, всей нашей русской торговле конец, а я вложила в «Московскую компанию» пять тысяч собственных денег! Вот когда вернется караван с мехами, ворванью и рыбьим зубом, тогда можно будет не церемониться.
– Увы, ваше величество, откладывать более невозможно. Главный посол лорд Писемски требует ответа нынче, в противном случае угрожает немедленно уехать. Они ведь ждут уже восемь месяцев.
– Что же делать? – обеспокоилась королева. Ей было жалко пяти тысяч фунтов. – Я знаю, вы тоже изрядно вложились в русскую торговлю, но не будете же вы меня уговаривать стать женой московита?
– Нет. Но отказать ему тоже нельзя. Оскорбившись, царь Джон конфискует наши товары и предаст казни наших негоциантов. Это очень жестокий владыка, его даже прозвали Tsar-Batushka, что означает «Грозный Царь».
Королева выжидательно смотрела на пухлую, флегматичную физиономию своего советника. Когда он говорил по какому-нибудь поводу, что сделать это никак невозможно, но и не сделать тоже нельзя, у него всегда было приготовлено третье решение.
– Так что же? – поторопила она сэра Томаса. – Как вы несносны с этими вашими ужимками! Что вы придумали?
– Третьего дня мои люди подобрали отмычку к посольскому ларцу. В нем хранится тайная инструкция царя Джона.
– Что в ней?
– Если сама государыня не склонится к браку, послам дозволяется принять другую невесту царской крови.
– Другую? – оживилась Елизавета. – Это меняет дело…
Она стала вертеть рыжий локон, что было признаком большого возбуждения. Тут можно было, как говорится у англичан, подбить одним камнем сразу двух птиц.
– Летиция Ноллис – родня последней жены моего отца, – сладостно улыбнулась королева. – Вот бы развести ее с графом Лестером и отправить в Московию. Брак был заключен тайно, его можно объявить недействительным.
Лестер был ее многолетний фаворит, она серчала на него за измену, а разлучницу Летицию ненавидела.
– Вряд ли граф согласится. Можно обвинить его в какой-нибудь измене и отрубить ему голову, – предложил министр, впрочем без большой надежды. Он давно враждовал с Лестером, но знал, что королева слишком к нему привязана.
Мысль Елизаветы неслась дальше.
– А нет ли королевской крови в жилах мерзкой леди Сеймур? Она вечно распространяет про меня гадкие сплетни.
– Послы наверняка захотят посмотреть на невесту. У леди Сеймур вместо языка змеиное жало, она напугает московитов. Да и ссориться с родом Сеймуров вашему величеству не стоит, он многочислен и влиятелен.
– Что я ни скажи, ему всё не по нраву! – рассердилась Елизавета. – Придумайте кого-нибудь получше – чтоб не вышло осечки ни с невестой, ни с ее родственниками. Кто согласится отправить дочь в пасть азиатскому чудовищу?
– Есть такая Мэри Хастингс, сестра графа Хантингтона. Она засиделась в девицах, потому что граф скупится давать за нее приданое. Он охотно избавится от обузы. Королевская кровь там имеется, хоть и жиденькая. Девица по материнской линии происходит от Плантагенетов и является прапра… – Канцлер позагибал пальцы и прибавил еще одно «пра»: – …правнучкой герцога Кларенса, того самого, что, по слухам, был утоплен в бочке с мальвазией.
– Я когда-нибудь видала эту Мэри при дворе? – спросила королева.
– Вряд ли. Она затворница. Коли угодно, можете посмотреть сейчас. Леди Мэри ожидает за дверью.
Бромли скромно потупился, наслаждаясь произведенным эффектом. Как уже говорилось, это был любимый его трюк: представить королеве какую-нибудь мудреную задачу и тут же подать на блюде ключик, которым сей ларчик отопрется.
Елизавета бросила в лорд-канцлера веером. Это был знак восхищения.
– Я знала, что у вас в рукаве спрятан кролик, старый вы фокусник! Ведите же ее, ведите!
* * *
Через минуту в королевский кабинет вошла худая дева, еле переставляя ноги от волнения. Она никогда не видала королеву вблизи и, долго протомившись в передней, была близка к обмороку. От природы малокровная и бледная, бедняжка сейчас вовсе побелела, соперничая цветом кожи с алебастром на Елизаветином абакусе.
Никто не назвал бы Мэри Хастингс красивой. Черты ее лица были невыразительны, взгляд робок, формы угловаты. Возраст спинстера (этим ссохшимся словом в Англии называют старых девушек) шел к тридцати. Годы, немилосердные к тем, кто не изведал любви, словно накрыли потускневшее лицо паутиной.
– Не тушуйся, дитя мое, – ласково сказала королева. – Подойди, дай на тебя посмотреть…
Посмотревши, осталась довольна.
– Не приседай так низко, ты задохнешься в своем корсете. – Взяла Мэри за костлявые плечи, распрямила. – Можешь звать меня тетушкой, ведь мы родня. Ты знаешь, кто я?
– К… королева, – пролепетала та.
– Я не просто королева. Я волшебница. Добрая фея. Могу одним прикосновением превратить тебя. В кого бы ты хотела превратиться?
Бедной Мэри больше всего сейчас хотелось превратиться в комара, чтобы поскорей улететь отсюда и забиться в какую-нибудь щель. Но будучи благовоспитанной девицей из придворной семьи, она ответила:
– В то, что понравится вашему величеству.
Елизавета рассмеялась. Ответ пришелся ей по вкусу.
– Милая племянница, а может быть, кузина (я еще не решила), мне понравится, если ты превратишься в императрицу Московии.
– Императрицу чего?
– Великой державы, находящейся на Востоке. Хочешь ты стать императрицей Московии?
– Если это угодно вашему величеству.
Государыня растрогалась.
– Ах, Бромли, если б все мои подданные были таковы, как это славное дитя! Решено. Она нам подходит.
Оба – королева и министр – обошли деву кругом, словно перед ними был тюк с товаром.
– Лицо плаксивое, – посетовал сэр Томас. – Миледи, вы можете придать ему надменность или важность?
Мэри старательно попробовала, но получилось еще жалостней.
– А мы вот что сделаем.
Елизавета взяла со стола вуаль, в которой принимала герцога Анжуйского, и прикрепила ее к волосам девушки.
– Если московиты будут вас о чем-то спрашивать, отвечайте что взбредет в голову, – напутствовал Бромли окоченевшую барышню. – Переводчик – человек наш, он переведет как должно. Главное не улыбайтесь. У московитов улыбка почитается знаком слабости.
– Я никогда не улыбаюсь, – прошелестела Мэри. Она и в самом деле сызмальства была печальницей.
Елизавета принимает послов на малой аудиенции
[12]
