– Кто это такие? – спросила я у Ш.
– Тебе лучше знать – ваш брат кавказец.
– Я тебе сто раз говорила, Армения к Кавказу никакого отношения не имеет.
– Как глупо, – прокричал мне в ухо Ш, когда мы уже тряслись по извилистой горной дороге, – что ты не поддерживаешь отношений с отцом. Поехали бы сейчас к нему, жрали бы столовыми ложками икру и пили коньяк.
– Знаешь, мне надоели эти разговоры. Сам поддерживай.
– А что, я с ним знаком, между прочим. Я был у него с родителями в детстве, когда отец его переводил. В гостинице “Европейская” в Ленинграде.
…Я хорошо помню тот вечер. Я простояла за занавеской, не решаясь выйти к гостям, и смотрела в щелку. Отец, маленький, толстый, с усами, хлопал насмерть перепуганного Ш по плечу и кричал его отцу, великому переводчику и критику Даниилу Шульцу:
– Давай, слушай, паженим дэтэй, а?
Мать страдала, ей было стыдно за вульгарно- го мужа, а я видела толстого серьезного мальчика, и мне хотелось его отлупить, оторвать ему руки, ноги и башку, а потом чтоб он все-таки на мне женился.
– Он, кстати, мечтал нас поженить, – сказала я.
– Серьезно? Не помню. Давай его обрадуем – телеграммку отобьем.
– И что напишем? – поинтересовалась я.
– Ну, в том смысле, что мы…
– Думаешь, это его обрадует?
– Он же этого хотел.
– Он не этого хотел.
– А чего?
– Чтоб мы поженились.
– А, – сказал Ш, и у него явно испортилось настроение.
В двенадцать часов дня мы уже шли по извилистой горной тропинке. Все пророчества Бороды пока что сбывались. Если и дальше так пойдет, через три часа мы будем пить несоветские сливки. Ярко светило солнце, но жарко не было – ветер и две тысячи метров над морем делали свое дело. Впереди солидной деловой походкой шел Борода и вертел головой, осматривая окрестности. За ним мрачно плелся Ш с полупустым рюкзаком, в котором была только наша палатка. Заяц аккуратно ставила свои прелестные ножки в золоченых арабских босоножках на выступы камней. Бард с кинокамерой то убегал вперед, чтобы взять нас общим планом, то спускался вниз, чтобы снять распущенные волосы Зайца на фоне седых вершин. Замыкали шествие мы с Графиней. Она расспрашивала меня о моих родителях, а я впервые об этом рассказывала.
Мать вышла замуж из своеобразного расчета. Ей было все равно куда, хоть на край света, лишь бы сбежать из Москвы от сумасшедшего деда, тот свихнулся от несчастной любви к какой-то певичке на фронте. Моего отца мать не любила ни одной минуты. Она добросовестно родила ему нас с Аветиком, содержала в идеальном порядке огромный дом, ни разу не изменила, но когда мы оставались вдвоем, начинала свое: “Уедем, уедем отсюда. Ты русская, в тебе ничего нет от отца. Уедем”. Сколько я себя помню, мать всегда шептала мне эти слова, они были для меня и сказками, и колыбельными песнями. Но мы никуда не уезжали – Сцилла сумасшедшего деда был сильнее Харибды нелюбимого мужа. Только когда получили телеграмму, что деда выписали из Кащенко и что родственники собираются везти его в Ереван, мать поняла, что Сцилла неумолимо приближается к Харибде и надо действовать. Мы собрались за три дня и улетели в Москву. Ни отца, ни младшего брата я с тех пор не видела. Аветик, говорят, очень плакал по мне первое время, а о матери даже не вспоминал. И сейчас, глядя на обступившие нас веселые снежные вершины, я вдруг вспомнила, как мы с братом бежим с горы наперегонки к машине – кто первый займет место впереди, рядом с отцом, – и у меня сжалось сердце.
Было около пяти часов вечера, когда мы поняли, что заблудились. Прямо перед нами в небольшой долине лежало крохотное горное озеро. Справа от него паслись две козы, видимо, дикие. Они с большим удивлением нас рассматривали – может быть, никогда не видели людей. Слева от озера, почти прямо от воды, начинался ледник, а впереди за озером круто вверх поднимались скалы. Высоко над скалами таял в облаках перевал. Было ясно, что это не Пыв, куда хотел попасть Борода, а какой-то другой, Санчара или Доу. Справа было нечто, напоминающее тропинку или высохшее русло ручья. А сзади, страшно далеко внизу, нереальная, как будто подклеенная из другой фотографии, бежала река Бзыбь. Солнце двигалось за перевал, и чем ниже оно спускалось, тем больше нами овладевала паника.
Мужчины отошли в сторону совещаться. Вид у них был не слишком бодрый, один Борода соблюдал видимость спокойствия. Становилось прохладно. Минуты через три они вернулись к нам.
– Ситуация такая, – сказал Борода, – то ли эти ингуши ошиблись, то ли нарочно показали неправильно, но это, видимо, не Бзыбь, а какая-то другая река. Бзыбь слева, вон за тем ледником. Возвращаться бессмысленно, через три часа будет темно. Если Бзыбь слева, то это перевал Санчара, и Псху прямо за ним. Если мы поднимемся до темноты, то все в порядке, там с 1928 года своя электростанция, мы сразу увидим огни, спокойно спускаемся и в десять вечера уже пьем молодое вино и едим баранину. На перевал можно было бы подняться по леднику, но не в нашей обуви. Прямо по скалам тоже трудно. Остается вот эта тропинка справа. Поэтому все сейчас садятся и отдыхают, а Шульц бежит на разведку. Контрольный срок – сорок минут.
Ш сбросил рюкзак и трусцой побежал направо. Перепуганные козы рванулись и скрылись за скалой. Вскоре за ней скрылся и Ш.
Графиня полезла в свой расшитый бисером театральный ридикюль и вытащила два маленьких яблока. Бард аккуратно разрезал перочинным ножом каждое на три части. Все съели по куску и один оставили Ш. Заяц отошла в сторону и легла на траву.
– Что с ней? – строго спросил Борода у Барда.
– Голова опять болит.
– Пусть немедленно встанет, если вы в принципе хотите иметь детей. Трава влажная и холодная.
Бард подошел к Зайцу и что-то долго ей говорил, но она не шевелилась. Бард присел рядом с ней.
– Черт, – выругался Борода, глядя на них, – объясни ей, что бывает от лежания на ледяной траве.
– Ах, боже мой, – раздраженно сказала Графиня, – оставь их в покое. Пусть делают что хотят.
Борода посмотрел на часы, потом начал пристально всматриваться в ту сторону, куда убежал Ш. Тропинка шла направо, чуть вверх, потом круто поворачивала налево и исчезала за зеленым склоном.
– Куда он делся, черт подери? – нервно спросил Борода.
– Сколько прошло? – спросила я как можно спокойнее.
– Полчаса.
– Еще десять минут, рано волноваться.
– Пятнадцать минут назад он мелькал вон за тем камнем, – сказал Борода. – Потом исчез. Если он намерен спускаться обратно и быть здесь к шести, как мы договорились, то он давно уже должен был опять появиться у того камня.
Солнце неумолимо двигалось к перевалу. Скалы отбрасывали длинные голубые тени. Было фантастически красиво, и от этого еще страшнее.
Прошло еще десять минут. Мы начали кричать, нам отвечало многократное эхо.
