– А что это за талантливый скульптор из Восточной Германии? – спросил Шуша.
– Найдем кого-нибудь. Что у них, скульпторов мало? Их всех наверняка учили соцреализму. То, что нам надо.
Готовый макет рекламы размером с газетную полосу был тщательно упакован, и Джим, которому как раз нужно было лететь в Вашингтон для встречи с клиентом, лично отвез его в редакцию.
– Ну и как? – спросил Шуша, когда Джим вернулся.
– Боб в полном восторге. Он рассчитывает на сотни заказов, а может, и больше.
Шуша получил за свою работу тысячу долларов плюс ему оплатили все покупки в Aaron Brothers. Джим был так потрясен его акварельным мастерством, что теперь часто просил его делать презентации для клиентов. К этому времени ветер перемен, носящийся над Европой, достиг наконец Калифорнии. На фирму James Melamed Partners обрушился шквал заказов. Надо было набирать людей. Джим несколько часов в день интервьюировал выпускников SCI-Arc
[62]. Шуша был повышен до “младшего архитектора”. Теперь у него было такое количество работы, что он просиживал в офисе до позднего вечера.
– Кстати, – спросил он у Джима, когда они ели ланч в таиландском ресторане Jitlada, – как там наша птичка? Сколько штук продали?
– Ты представляешь, – ответил Джим, прожевывая garlic shrimp
[63], – сегодня утром мне пришел в голову тот же самый вопрос. Я позвонил Бобу. Знаешь, что он мне сказал?
– Что?
– Он сказал: make a wild guess
[64]. Я прикинул, от четырех до восьми тысяч. Он сказал “холодно”.
Джим замолчал, продолжая жевать.
– Ну, давай уже, не томи! – не выдержал Шуша. – Ты покупаешь реактивный самолет?
Джим молча смотрел на него без выражения.
– Скорее, продаю велосипед, – произнес он наконец. – Количество проданных птичек равно нулю.
Марк Поремский
– Есть khaltura, – сказал Джим.
– О господи! – вздохнул Шуша. – Еще один польский Гобсек?
– Польский кто?
– У Бальзака есть повесть про патологически жадного человека по имени Гобсек.
– Марк тоже польский еврей, но он скорее меценат. Пожертвовал два с половиной миллиона на борьбу с продажными политиками. Еще миллион – музею в Лос-Анджелесе. Двадцать миллионов – чикагскому…
– Понял, понял, достаточно! Что ему нужно?
– Это тебе предстоит выяснить. Заодно увидишь его уникальную коллекцию и уникальный дом. Точнее, один из его домов с одной из его коллекций. Поезжай прямо сейчас. Это в Малибу. Найти невозможно. Адреса нет. Улица без названия. Съезжаешь с десятого фривея на PCH. Проезжаешь по PCH ровно тридцать две с половиной мили, слева увидишь две группы деревьев, а между ними едва заметную дорогу. Осторожно пересекаешь встречную полосу, въезжаешь на извилистую дорогу и едешь, пока не упрешься в запертые ворота. Выходи из машины и жди. Тебя будут внимательно рассматривать через камеры наблюдения. Потом услышишь голос охранника: “Чем могу быть полезен?” Скажешь: “Алекс Шульц от Джима Меламеда к Марку Поремскому”. Ворота откроются, поедешь вперед и остановишься у мавританского фонтана. Оставишь там машину и пойдешь к главному зданию. Разыщешь хозяина и выяснишь, что ему нужно. Скажешь, что все делать будешь ты, но под моим неусыпным руководством.
Все это напоминало “Театральный роман” Булгакова – увидите автомобиль без колес, человек в тулупе спросит, вы зачем, а вы ему скажете: назначено… Шуша поехал. Все было точно, как описал Джим. Оставил машину у восьмиугольного мавританского фонтана, отделанного керамической плиткой, поднялся по кирпичным ступенькам главного здания. В центре фасада был витраж, стилизованный под Бёрн-Джонса или кого-то еще из прерафаэлитов. Войдя в огромный вестибюль, он ахнул: там стояла черная отливка роденовского Бальзака во весь рост. На ковре под большой картиной Фернана Леже сидели три подростка, увлеченные компьютерной игрой Super Mario 64 на телевизоре Sharp. Таких больших телевизоров Шуша еще не видел.
– Извините, ребята, – обратился к ним Шуша, – где мне найти Марка Поремского?
Один из подростков быстро вскочил на ноги и с неожиданной для американского тинэйджера приветливостью сказал:
– Пойдемте, я вас провожу!
Они поднялись по лестнице, ведущей в большую спальню. На покрытой пледом кровати лежал и читал маленький лысый человечек в больших очках, тренировочных штанах и футболке.
– Пап, – крикнул подросток из двери, – к тебе пришли.
Человечек быстро встал, всунул ноги в шлепанцы и протянул руку:
– Марк Поремский. Вы от Джима?
– Да, Алекс Шульц. Джим просил, чтобы вы рассказали мне о проекте. Работать буду в основном я под его, как он сказал, “неусыпным руководством”.
– Неусыпным, – улыбнулся Марк, – это обнадеживает.
– Я поражен вашим домом, – они медленно спускались по лестнице. – Эти копии Бёрн-Джонса и Родена…
– Это не копии, – сказал Марк. – Раз уж вы интересуетесь искусством, давайте я вам кое-что покажу.
Они спустились в вестибюль, где Шуша сразу обратил внимание на странное сооружение, что-то вроде этажерки, стоящее на большой деревянной платформе; белая полка на круглых ножках поддерживала другую полку на витых ножках, на которой стояла полусфера с палкой. Из палки расходились стилизованные лучи. Вокруг были расставлены скульптуры, мраморная голова с греческими буквами, голова Бальзака, еще чья-то голова и несколько совсем странных предметов.
“Такое мог сварганить только Этторе Соттсасс, – подумал Шуша, – тот самый, которому эти итальянские stronzi
[65] так и не послали мой концептуальный проект”.
Они остановились у головы Бальзака.
– Подлинников Родена не существует вообще, – начал Марк. – Через сорок лет после смерти Бальзака французские писатели из Société des Gens de Lettres
[66] заказали Родену скульптуру. Срок был восемнадцать месяцев. Роден работал семь лет. Писатели взбунтовались и стали грозить судом. За эти семь лет Роден изучил все что можно про Бальзака, сделал десятки, если не сотни, небольших гипсовых моделей. В конце концов выбрали одну из его моделей, мастера сделали с нее большую гипсовую копию и выставили в Салоне, где она не понравилась никому, кроме художников-импрессионистов.
– Это можно понять, – вставил Шуша. – Это чистый импрессионизм.
