«Динамо» (Минск) — 6.
«Пахтакор» — 6.
«Зенит» — 6.
«Шахтёр» — 5.
«Локомотив» — 3.
— И чего ты, Опанас Олегович, панику сеешь? На трретьем месте идём, а сейчас трри матча дома играть. Или ты хочешь, чтобы «Кайррат» за один год чемпионом стал?
— Ни, Карл Иваныч, чемпионом — ни. Тильки ты не забывай, шо два матча с «Динамой» цей тбилисской и со спартачами — в них в Москви. Вот тоби и минус четыре очка. Так шо рано ты ленточки им на медали приготовил.
— Да, товарищи, без Трофимки — это не игра. Это всё на повезёт, да Аллах помоги, — вздохнул без дела, по десятому разу перемешивая доминошки, молодой технолог.
— Ну, вот Озеров же сказал, что перелома нет.
— Тю, чи твой Озеров в нас в больнице був?
— Ну, позвонил, наверное.
— А я знаю, шо надо робить, — Шанойло сгрёб домино в коробку и, сунув её в карман, предложил, перейдя на чистейший русский: — Нам надо создать клуб болельщиков команды «Кайрат».
— Как это? — повторил движение головой штабс-капитана Овечкина Кальтенбруннер.
— Пойдём завтра в профком и предложим Михеичу создать такой клуб. Выберем человека, который будет вести что-то типа стенгазеты. Не обязательно каждый раз новую рисовать — сделаем стенд. Умельцев-то хватает, даже из отходов гитарного цеха из яблони можно настыковать, и кармашки под оргстекло. Вот выборный будет заходить от профкома в «Кайрат», и пусть они ему новости с планами рассказывают. А он напечатает — и в кармашек, а в другой кармашек — вырезку из «Советского Спорта», чи з якой другой газеты. А ещё пусть время от времени собрания клуба устраивают, и туда — тренера с отчётом, пусть не самого Балерину, так Межова хоть. Если они теперь у нас на фабрике числятся, то пусть общаются со своими товарищами по работе. Я вот Степанова могу к себе старшим кладовщиком взять. А ты, Иваныч, слесарем Абгольца. У вас там одни немцы получатся — Кальтенбрунер, Абгольц, Кислер, этот конопатый… а, Штроо, ну и, само собой, Гиммлер. Как он трудится?
— Скажу вам, товаррищи, по зекррету, что он вррун.
— Как это? — хором.
— Он сказал, что выпил позавчерра на дне ррождении жены — ну прришёл с запахом, я и попенял. А он и говоррит, что день ррождения жены прраздновал. Ладно, допустил я его к работе — там ничего опасного нет, да и не пьяный, а с похмелья. Вот, а вечерром идём мы с Мешалкиной домой, и Зинара навстречу — жена его. Я и говоррю — «с прошедшим вас днём ррождения».
— Соврал? Парторг!
— Она посмотрела на меня, как на дуррачка и говорит — а у меня черрез две недели день ррождения.
— А ведь як на собраниях конопатого-то вашего ругал и поносил — ну Штроо, все фамилию не запомню. Тот тогда у жены ведь и правда в роддоме був. Я потом бачив их с коляской.
— А кто сейчас парторгом будет? — поинтересовался казахский комсомолец.
— Миллер говоррит, что какой-то военный бывший.
— Военный — это хорошо, порядок наведёт.
— Ну шо, идемо завтра в профком к Михеичу по клубу?
— Так чего не сходить? — Карл Иванович мотнул шеей. — Сходим.
Интермеццо двадцатое
Заходит старый еврей в советский магазин.
— Вина нету, сыра нету, масла нету…
К нему подходит КГБшник.
— Иди отсюда, а то ща как дам пистолетом по голове!
— Понял, понял — патронов тоже нету…
В недалёком прошлом.
Мамонт был большим и волосатым. Просто весь заросший космами рыжими, с головы до кончика хвоста. Он стоял напротив Уурха и смотрел на него маленькими красными глазами. Перебрали они вчера с проклятым самогонщиком огненной воды… Тьфу! Не-не, сказано же — в недалёком!
— Ты уверен, Пётр Миронович?
— Я что, оракул? Кстати, а его надо с маленькой писать или с большой?
— Ты дурака-то не включай. Сам понимаешь — там есть силы, которые эту нашу инициативу могут в штыки воспринять.
— Гречко?
— Гречко тоже.
— Ну, мы же за правду, за мир во всём мире. И у нас всякие видеодокументы будут.
— У нас — документы, а у него — амбиции. Слушай, а может весь «Кайрат» в армию призвать? Тогда всё вровень будет. Получится «СКА-Кайрат».
— Думал уже. Даже на всех тренеров погоны надел. Нет, не надо. Пусть будут мебельщиками, а потом попробуем сделать, как планировали — и всё устаканится.
— Устаканится. Ладно… Нет, стой! Что, правда могут замахнуться… как ты сказал, мундиаль? Ругательство какое-то. Похоже на…
— Ну, старый ведь — а туда же.
— Ладно. Сегодня прилечу, завтра соберу, и послезавтра встречай. Человека три с аппаратурой. Видеомагнитофон твой.
— Якши.
— Учрашувдан олдин тикланинг.
— Больница ведь, брось материться.
— Специально для тебя выучил. До встречи, выздоравливай.
— И тебе тикланинг.
Наши дни. А, нет — 14 мая 1969 года. Место действия — подтрибунное помещение стадиона. Раздевалка команды «Торпедо» (Кутаиси).
Тренер кутаисского «Торпедо» Блинков Всеволод Константинович заболел. Старая травма ноги, которую он получил, ещё будучи хоккеистом — потому остался дома, а у второго тренера Александра Котрикадзе умер дядя, и он в последнюю минуту уговорил Карло Павловича Хурцидзе слетать с командой в Алма-Ату. Хурцидзе тренировал пацанов и дубль, и от поездки не отказался, тем более, что в команде все сплошь его воспитанники. Перед матчем тренер давал последние указания, когда его перебил защитник Георгий Абзианидзе:
— Карло Павлович, я Севидова не удержу. Надо, чтобы Вартан ближе к воротам оттянулся.
Карло Хурцидзе оглядел игроков и почти приветливо улыбнулся:
— Так это у них негра этого нет. А тогда бы что, втроём за ним бегать?
— Я про негра не знаю, а Севидова мне не удержать. Видели как он дублю вчера три штуки закатил? И он опять на правом фланге играть будет.
— Твою… На что ты меня, фронтовика и кавалера трёх орденов, толкаешь? Ломай его в первом тайме. Бросайся в подкат и бей в кость — но чтобы настоящий подкат был.
— После «Шахтёра» за этими казахами все смотрят. Вон Озеров опять приехал — будет репортаж вести.
— Стонешь, как девчонка. Сказал — «ломай», значит, ломай!
— Ладно…
В дверь раздевалки постучали.
— Карло Павлович Хурцидзе? — на пороге стоял азиат в полковничьей форме — вот только просветы на погонах и тулья фуражки были тёмно-синими, и не крылышки там были, на погонах, а венок и щит со звездой.
— У нас сейчас игра…
