— Конечно. На секундочку.
Его завели в соседнюю комнату — там сидел грузин в форме капитана КГБ. Он включил телевизор. Там стоял в раздевалке Карло Павлович Хурцидзе, дядя всем известной шахматистки Майи Чибурданидзе, и говорил:
— Стонешь, как девчонка. Сказал — «ломай», значит, ломай!
Глава 22
Событие двадцатое
Кто выпивает по утрам? тот поступает мудро! С утра стакан, в обед стакан, проснулся — снова утро!
— Это называется «тетрафобия». Не думал, не думал, что доведётся на практике встретиться… — привычно-ворчливо объяснял Лобановскому Кашпировский. Валерий приехал в Киикпайское ущелье проведать Лисицына. Устроил ему Володя холодный душ, будто без того мало навалилось. — Встречается в странах, где пишут иероглифами, поскольку «четыре» у них обозначается тем же знаком, что и слово «смерть». Тут, понятно, генез иной, но ведь расстройство-то налицо! Ох, задачка. Недоработали мы с ним в прошлый раз, не докопались до самых глубин. Чего-то там ещё прячется?
Четыре. Опять эти проклятые четыре, как в том злополучном матче с ГДР. После проигранной «Пахтакору» встречи весёлых в команде не было вообще, но омертвелая маска на лице вратаря кого угодно заставила бы обеспокоиться — если б вся команда не была настолько вымотана этим жутким выездом. Все хотели как можно скорее оказаться если не дома, то хотя бы в номере, и переспать обидное поражение. Поселили их в «Ташкенте» на Ленина, одной из лучших гостиниц столицы Узбекистана, а находилась она совсем рядом со стадионом, так что даже не пришлось ждать, пока дадут автобус. Вот тут-то Владимир, придавленный тяжёлыми мыслями, и отбился от неплотной группки одноклубников. Сам не знал, куда несли ноги. Давно остались за спиной роскошные здания центра города, шёл мимо низеньких домиков полудеревенского вида, и случилось так, что на его пути попалась какая-то шебутная махалля, где шумно праздновали победу любимой команды над вечным соперником. Лисицына не узнали и радушно предложили присоединиться к веселью. Он хотел было уйти, но не успел опомниться, как в одной руке обнаружил пиалу с мутным от анисового масла араком, а в другой — дымящийся веер учпанджи. Если точнее, то этот кулинарный шедевр следовало бы назвать «тортпанджа», ведь местный кабобчи, виртуоз мангала, насаживал длинные полоски баранины и курдючного сала не на привычные три шампура, а на четыре. Опять четвёрка! Владимир со стоном опрокинул в себя арак и злобно рванул зубами живое воплощение ненавистной цифры. Сорвался.
— Нет, вы представляете, как повезло? — размахивал в аэропорту руками Севидов. Он всю ночь пробегал по городу, не дождавшись Лисицына в номере, и только под утро вместе с двумя дюжими милиционерами доставил в гостиницу оглушительно храпевшее и источавшее огнеопасный выхлоп тело Володи. — Попал на старшину, который уже однажды с таким удивительным делом столкнулся. В той же самой махалле — только тогда целая троица джигитов из Тбилиси там нашлась. Те, правда, покрепче были — утром ещё песни на три голоса орали, еле их оттуда увели. Жордания наверняка про тот случай знает, вроде он тогда «Динамо» и тренировал — да вот он сейчас в Алма-Ате, а мы тут вот. У-у, балбес… — тряхнул он едва очухавшегося Лисицына за ворот. — Соскучился по Доброславу?
— Я эт… Юрк… не над…
— Надо, Вовка, надо. Помереть захотелось от водяры этой? Только шалишь, дорогой. Не позволим! Нам ещё у узбеков отыгрываться, потом «Спартачок» наш с тобой бывший наказывать, потом — Кубок брать, а потом… И вообще! Ты ж человек, Володька, че-ло-век! Оскотиниваться-то зачем добровольно? Не перед людьми даже стыдиться надо, а перед собой! — Севидов много успел передумать ещё в колонии, а лечение в заведении Довженко только укрепило его в мысли, что жить надо как-то иначе, чем он привык в юности. Похмелье, всегда приходящее с ним давящее чувство вины, острое желание закрутить этот штопор ещё на виток, чтоб хоть на время избавиться от отвратительных ощущений, и хрен с ним, что потом будет только хуже… Нет, это не лихость, не какой-то там «русский размах». Кто и придумал-то эту дурь про «веселие пити»? Это болезнь, и её необходимо лечить, пока, как и любая другая хворь, она не испоганила тебе и тем, кто рядом с тобой, всю жизнь.
— Ладно, Юрий, ладно. Посадку вон объявили — пойдём, погрузим его, пусть поспит ещё. Я позвонил, за ним приедут в аэропорт, — тронул распалившегося форварда за плечо Лобановский.
— Я с ним поеду. У нас же выходной сегодня? Вот, побуду с Володькой — ему, как проснётся, совсем плохо будет. Кашпировский Кашпировским, но он не человек даже — так, похож только. Истукан он каменный. Друг рядом нужен. Он ведь, Лисицын, одинокий страшно! С женой вечные ссоры, в «Спартак» приехал — ни с кем не сошёлся. Просто так в стакан заглядывать начинают, что ли? Я ж по себе помню — компашки-гулянки все эти… Проспишься — а рядом никого. Кончилась водка — кончились и друзья. Нет, Валерий Васильевич, к людям надо по-людски, если хочешь помочь и что-то в них поменять, — решительно мотнул головой Севидов.
— М-да. Правда твоя, Юрий. А я ведь вас пока толком и не знаю, мало с кем дело имел вне поля-то. Циферки в справочниках вижу, кто где играл, сколько забивал, на какой позиции. А вот людей за циферками увидеть бы… Ну, пойдём. Бери его под левую, я справа подопру.
Интермеццо двадцать первое
На исповеди:
— Батюшка, грешна я: чревоугодничала, пьянствовала, блудила…
— Знаю, дочь моя.
— Откуда?!
— Подписан на твой инстаграм.
Наталья Горбаневская шла по улице, катя перед собой коляску. Маленький Оська спал, иногда смешно подрыгивая ножкой. Рядом, чуть отстранясь от процессии, вприпрыжку двигался восьмилетний Ярослав, показывая своим независимым видом, что он тут вообще ни при чём, и знать этих людей, на которых оборачивается весь город, он не знает и знать не хочет.
Всё дело было в коляске. На улицах Алма-Аты были тысячи мам с колясками — молодой строящийся город, тут и там торчали вышки башенных кранов, и дома росли как на дрожжах. И дети! Они были везде — шли по улице, играли в свои игры, стояли в очередях в кинотеатры, проносились мимо на велосипедах. Маленьких тоже катили в колясках, но они были другими — громоздкими и низкими.
За неделю пребывания здесь Наталья почти привыкла к этому вниманию, что приковывало её транспортное средство. Оно досталось ей от Тишкова. Его Юрка вырос, а коляска осталась, и что с ней делать — не знали. Таскали за собой то в Москву, то вот теперь в Алма-Ату.
В Краснотурьинске Наталья Евгеньевна видела похожие, а вот тут, в столице Казахстана, не было. Почему папа Петя, с такой силой и напором внедрявший всё новое, не добрался до колясок? Наверное, даже у него не хватает на всё времени. Упустил. Коляску неделю назад, подарила Наталье Лия, когда та пожаловалась, что, будучи одной из самых богатых женщин в мире, не может купить себе приличные колёса для сына.
Двигалась Наталья не просто прогуливаясь — шла с целью. Как верующая женщина, он решила крестить маленького Иосифа. В Краснотурьинске с церквями было все плохо — где-то в соседнем городе, но поди ещё туда доберись! Потому по приезде в эту огромную после маленького, уютного уральского городка столицу, где имелось несколько храмов, она прошла в ближайший и, выгадав минутку, подошла к священнику.
