Мэтью закрыл, глаза; ему стало трудно дышать. Потом он решительно отстранил Джулию и встал.
— Только одна, — заверил он ее.
— Спасибо, Мэтью. Теперь я чувствую себя гораздо лучше.
Мэтью с любопытством посмотрел на нее.
— Скажи мне, Джулия, почему ты называешь Энн «тетя Энн», а меня — просто «Мэтью»?
— Ты ведь не возражаешь, правда? — воскликнула она с беспокойством и улыбнулась, когда он покачал головой. — Я почему-то не воспринимаю тебя, как дядю. Тебя не было здесь, пока я росла, и хотя потом я довольно часто тебя видела, ты мог быть просто другом семьи. — Она помедлила. — Это трудно объяснить, но я не чувствую, что ты — мой близкий родственник. Ты понимаешь, что я имею в виду?
— Да, конечно, — сказал Мэтью, вытирая пот со лба. — А теперь иди. — Когда она ушла, он еще некоторое время стоял, глядя в окно. — Да, — повторил он, — спаси меня Господь, я точно знаю, что ты имеешь в виду.
Когда Джулия вернулась с прогулки по Роттен-Роу, она первым делом спросила о своих дяде и тете. Мистера Мэтью и леди Энн нет дома, сообщили ей.
Она быстро поднялась по лестнице и вошла в библиотеку. Закрыв за собой дверь, Джулия прислонилась к ней, с бьющимся от волнения сердцем глядя на письменный стол. На столе ничего не было. Она перевела взгляд на ящик стола, куда, как она видела, Мэтью спрятал письмо. Окажется ли он запертым? Решительно сжав губы, она быстро приблизилась и взялась на ручку.
Ящик легко открылся, и она увидела письмо, лежащее на стопке других, написанных тем же разборчивым почерком. Джулия быстро пробежала глазами его содержание, отыскивая доказательства истинных отношений между Мэтью и этой женщиной. Когда она дошла до последнего абзаца, огонь ревности вспыхнула в ней. Значит, бледная, несчастная Энн не была главным препятствием. Эмма Лонгден была любовью Мэтью, властительницей его сердца. Джулия стояла у стола, крепко сжимая письмо в одной руке, а другой задумчиво постукивая по столу. Она мысленно представила себе Эмму — высокую женщину с каштановыми волосами и карими глазами. У нее неплохая фигура, но ведь она уже старая: ей не меньше тридцати. А тете Энн вообще тридцать четыре.
Джулия подняла глаза и увидела собственное отражение в большом зеркале. Она самодовольно улыбнулась при виде своей красоты и молодости. Эти старые дамы не смогут соперничать с ней! Она скоро избавится от них и тогда Мэтью будет принадлежать ей, ей одной!
А пока она прихватит это письмо. Кто знает, когда оно может пригодиться.
Энн собиралась на бал, когда Мэтью вернулся домой. Она делала это молча и без всякого энтузиазма. Она была так грустна и равнодушна, что Генриетта испугалась, не началась ли у нее опять депрессия. И, кажется, она была права. Завернувшись в шелка и украсив себя бриллиантами, Энн вновь ощутила бесполезность своих усилий. Вечер не сулил ей ничего хорошего: предстояло, как всегда, притворяться счастливой супругой; к тому же в ней начинала расти неприязнь к Джулии.
— Весь этот блеск, — сказала она то ли себе, то ли Генриетте, — скрывает печаль и пустоту внутри.
Генриетта ничего не ответила, а достала из футляра знаменитое ожерелье Брайтов и надела его на шею своей хозяйки. Энн с неприязнью посмотрела на него. Как это украшение, она тоже была только символом, который Мэтью демонстрировал по торжественным случаям. Ожерелье было на ней как ошейник раба: ярлык с ее ценой, холодной тяжестью золота и бриллиантов обвивший ее шею.
Энн с отвращением смотрела на ожерелье, когда дверь распахнулась, и Мэтью быстро вошел в комнату. Он так давно не заходил в ее спальню, что даже Генриетта удивленно вскрикнула и поспешила уйти. Теперь он стоял позади Энн, сидящей у туалетного столика, и их взгляды встретились в зеркале.
Она все еще была самой очаровательной женщиной, которую он когда-либо видел, подумал Мэтью, а сегодня она была особенно хороша в сером шелковом платье строгого, безупречного покроя, который отражал ее тонкий вкус. Она была, как всегда, совершенна, каждая прядь ее белокурых волос была на месте, и каждая черточка ее лица отражала тонкое аристократическое изящество. Но за долгие годы их разрыва она стала более отчужденной и холодной, как снежная красавица. Сейчас этот образ усиливался холодным тоном ее серого платья и морозным блеском великолепных камней в ее светлых волосах и на белоснежной шее.
Но внешность может быть обманчивой, и Энн вовсе не была такой холодной. При виде Мэтью жаркий огонь надежды вспыхнул в ней, но тут же угас. Она почувствовала страх и смутные опасения, увидев его мрачное лицо и гнев в глазах.
— Значит, сумасшествие в крови Харкорт-Брайтов, так что ли? — рявкнул он. — Как ты смеешь запугивать бедную девочку, рассказывая такую ужасную ложь?
Несколько секунд Энн безмолвно смотрела на него.
— Я не имею ни малейшего представления, о чем ты говоришь, — наконец произнесла она.
— Не изображай из себя невинность. Помни, что я знаю, что скрывается за твоей безупречной внешностью. У меня был долгий разговор с Джулией, и в конце концов я убедил ее рассказать мне все.
— Воображаю, — сказала Энн, — сколько ее понадобилось убеждать.
— Она не хотела ничего рассказывать; она не хотела стать причиной неприятностей или выставлять тебя в дурном свете.
Энн презрительно усмехнулась.
— Она так сказала? Что ж, продолжай.
Она выслушала рассказ Мэтью о разговоре с Джулией, и когда он закончил, она встала и повернулась лицом к нему. На ее щеках горели пятна гнева.
— Но я ничего подобного не говорила, — сказала она как можно спокойнее, хотя она вся была в напряжении, а ее пальцы теребили складки платья.
— Ты хочешь сказать, что Джулия лжет?
— Да. Ведь в этой ситуации непременно кто-то лжет.
— Тебе было недостаточно до смерти испугать девушку и лишить ее уверенности в себе в самый важный момент ее жизни, теперь ты хочешь представить ее лгуньей. Это просто возмутительно.
— Перед тобой ее слова и мои. И гораздо возмутительнее то, что ты веришь ей, а не мне.
— Я знаю, на какой обман ты способна.
— А эта «милая девочка», думаешь, не способна на обман? Я никогда не думала, что ты, Мэтью Брайт, можешь быть таким глупцом. У нашей дорогой племянницы есть милая особенность, которую ты не разглядел, хотя по тому, как ты ее защищаешь, я вижу, что она сделала все, чтобы скрыть ее от тебя.
— Ты говоришь такое о моей племяннице, дочери моего брата.
— Она и моя племянница тоже, — возмутилась Энн. — Ребенок моей сестры. И Джулия лицом и характером похожа на Изабель. Может быть, этим она и берет тебя, своим сходством с Изабель, со мной, с Николасом, когда мы были молодыми. Или это чувство вины, Мэтью? Насколько велико твое чувство ответственности за печальное детство Джулии? Насколько сильно твое желание загладить свою вину?
— Хватит! — закричал Мэтью, когда до него дошел смысл ее слов. — Я пришел сюда, чтобы сказать тебе, что ты должна извиниться перед Джулией за свою жестокость, и что впредь ты должна следить за тем, что говоришь. Любые необходимые ей наставления будут исходить от меня.
