— Зачем же так грубо, капитан. И потом, во всех этих мерах просто нет необходимости. Я боюсь, вы будете сегодня разочарованы. Потому что при всем бесстыдстве ее речей, Тиффани хватает ума держать колени вместе, даже когда ее милый ротик открыт.
Рэйфу были отвратительны грубые речи Рэндольфа, но он знал, что подобная реакция отчасти объясняется чувством вины. Рэндольф был родственником Тиффани и имел все права защищать ее добродетель от имевшего дурную репутацию англичанина. Еще отчетливее, чем раньше, Рэйф понимал, что ему следовало бы бежать без оглядки, но, даже если отбросить то, как отчаянно он хотел Тиффани, гордость не позволяла ему сдаваться без боя и оставить победу за Рэндольфом.
— И еще, не мечтайте жениться на ней. Тиффани не может выйти замуж без согласия отца — или опекуна — до тех пор, пока ей не исполнится двадцать пять лет. Думаю, мне не надо объяснять, что ее отец не согласится на этот брак, так же как и я.
— Значит, ее опекуном в случае смерти отца будете вы?
— Вы быстро все схватываете, капитан.
— Не все подвластно деньгам.
— Возможно, — мягко ответил Рэндольф, — но хотел бы я найти человека, который смог бы оторвать Тиффани от «Корт Даймондс». — Он повернулся к двери. — Уверен, семья Кортов может положиться на вашу благовоспитанность. Вы ведь не захотите поставить под удар репутацию английского джентльмена.
— Не стоит взывать к моему патриотизму, Корт. Я похоронил его среди холмов Южной Африки.
Рэндольф приподнял бровь.
— В таком случае, мы будем надеяться, что вы дорожите своим добрым именем и репутацией. Всего хорошего, капитан.
После его ухода Рэйф долго сидел в одиночестве, пока в дверях наконец-то не появилась Тиффани. Он пошел за ней наверх в большую, уставленную книгами комнату, в центре которой стояли письменный стол и стулья. Он решил, что неправильно понял намерения Тиффани, но она нажала на кнопку, и одна стена отодвинулась. Полки с книгами служили лишь хитрым прикрытием, за которым была ее студия. Тиффани вновь поманила его, и Рэйф неуверенно вошел внутрь.
Когда она включила свет, комната оказалась залита мягким голубым сиянием. Темные стены и потолок были испещрены какими-то яркими крупинками. Сначала Рэйф подумал, что все это убранство изображает ночное небо, но потом сообразил, что фантазия Тиффани привела ее к имитации подземелья алмазной шахты. Она включила дополнительные светильники, и стали видны предметы обстановки: белая софа и толстый белый ковер камин, по бокам которого стояли позолоченные статуи обнаженной женщины и обнаженного мужчины, прикрытые фиговыми листочками. На потолке красовалось солнце, выложенное из золота и серебра, его лучи касались других обнаженных фигур, грифонов, драконов и — что было довольно странно, если вспомнить недавние ощущения Рэйфа — огромного спрута. Вокруг стены шел узкий фриз, и Рэйф двинулся вдоль него, желая рассмотреть поближе, и увидел резвящихся небесных херувимов, сцены охоты диких зверей, обнявшиеся человеческие фигуры, причем мужские явно находились в состоянии возбуждения, несколько даже преувеличенном. Этот фриз был достоин храма какой-нибудь языческой богини или дворцов римских императоров, и против воли Рэйфа его тело напряглось в ответ на эти эротические сцены.
Тиффани передала ему бокал с шампанским.
— На своих вечеринках я по-прежнему обхожусь без слуг.
— Ваша так называемая студия больше напоминает бордель.
— Неужели? Я никогда не была в борделе и не могу судить.
— Не могу поверить, что вы не распознаете порнографию, если увидите ее.
— Это не порнография, — вспыхнула она. — Это искусство.
— Этот аргумент стар, как мир, — сухо ответил он. — И могу я спросить, кто же художник?
— Джерард. Он же делает и украшения. Над оформлением студии он работал между делом. В основном он занят созданием моей коллекции и своими собственными творениями.
— Счастливчик Джерард! И вы присутствовали во время его… вспышек вдохновения, когда он создавал этот фриз?
— Конечно, — она высокомерно посмотрела на него и, поняв, воскликнула: — Уж не думаете ли вы, что я и он!..
— Такая возможность приходила мне в голову.
Рэйф поставил бокал на каминную полку, не желая, чтобы она заметила дрожь его рук.
— Если при этом он не прикасался к вам, то заслуживает всяческого восхищения за редчайшую выдержку перед лицом величайшей провокации. Но как художник он вряд ли может рассчитывать на награду за эту работу.
— Он не прикасался ко мне и, предвосхищаю ваш вопрос, я не позировала для него.
— Вот эта статуя, — и Рэйф обвиняющим жестом указал на нагую женскую фигуру у камина, — очень похожа на вас.
Тиффани повернула голову, и ее глаза в удивлении расширились. Черт возьми, да ведь он прав! Ее гордость не позволяла заметить это сходство раньше.
— Что ж поделаешь, если я вдохновляю художников, — вызывающе ответила она.
Рэйф закрыл глаза. Каждая клеточка его тела, казалось, вибрировала от отчаяния, разочарования и желания. Она была так прекрасна, так бесконечно, душераздирающе прекрасна! Ее красота и ум были столь ясными, сияющими и непобедимыми, как золото и бриллианты, с которыми она имела дело, но почему, почему она столь обесценивает себя? Была ли она шлюхой или просто дразнила его? Но тут, пытаясь определить ее природу, он вспомнил дикий свободный дух, замеченный им во время их беседы на террасе в Ньюпорте. В ней не было вульгарности; наверное, многие женщины жаждали сексуальной свободы, но лишь такие отчаянные, как Тиффани, имели смелость добиваться ее.
А Тиффани вновь спрашивала себя, что же он думает о ней, и удивлялась, зачем она пригласила его к себе. Она приготовила эту студию именно для таких свиданий, но, несмотря на всю убежденность Рэндольфа, Рэйф был единственным мужчиной, получившим приглашение… он всегда был груб с ней, и все же она искала его общества. Единственным объяснением, заявила она себе, было мощное притяжение, возникшее между ними, ей все время хотелось прикоснуться к нему и ощутить его ответное прикосновение.
Обычно Тиффани была равнодушна к сильному полу, но некоторые мужчины вызывали в ней страсть, и она не считала это чем-то постыдным — ведь никто не считал бы это дурным в мужчине, значит, это не могло быть дурным и для нее.
Она видела тревожное выражение на лице Рэйфа и была обижена его явным неодобрением.
— Почему вы всегда меня осуждаете? За что вы так ненавидите меня? — взорвалась она.
— Ненавижу вас? — Рэйф в удивлении уставился на девушку. — Я вовсе не ненавижу вас. Я…
Он замолчал, пораженный словами, которые чуть было не сорвались о его уст. Со вздохом, напоминающим стон, он шагнул вперед и, схватив ее в объятия, пристально взглянул прямо в глаза, после чего наклонил голову и впился губами в ее губы. И вновь они слились, и близость их тел заставила их забыть обо всем. И вновь они были только плотью и ничем иным. По их коже пробегал озноб, и вместе с тем она горела, языки старались достигнуть еще большей близости, которой они отчаянно жаждали.
