– Без игры, Донован.
– Кейт говорила тебе, почему она оставила меня?
Том кивнул.
– Насколько я знаю, она сказала только двум людям.
– Я хочу, чтобы она забыла о том горе, что я причинил ей. Потом… хочу, чтобы она снова полюбила меня.
После долгой паузы Том спросил:
– Ты хочешь вернуть ее саму или это чувство безумной влюбленности девятнадцатилетнего?
– Только саму Кейт. Видит Бог, я ее не заслуживаю, но она действует на меня так, как никто и никогда. Я… я сделал бы все ради нее.
– Это только слова. А что получит она, возобновляя отношения?
Хороший вопрос.
– Как бы там ни было, я сомневаюсь, что кто-то другой будет любить ее так же сильно, как я.
– Поэтому ты бил ее? – осведомился Том ледяным тоном.
Простые и ясные слова прозвучали как пощечина.
– Самое ужасное то, что любовь и ярость были неразрывно связаны.
– Понимание – это шаг в верном направлении, но секс и насилие – страшная смесь. Иногда смертельно опасная. – Том обеспокоенно посмотрел на Донована. – Ты должен это знать.
– Я не забывал ни на секунду. – Он подумал, имеет ли смысл поставить свечку погибшему браку. Можно попробовать. Прикасаясь фитилем к пламени, Донован спросил: – Ты передашь Кейт все, что я только что сказал?
– Если она спросит. Сестра должна решать сама.
– Хорошо.
Донован не был еще готов раскрыть Кейт свое сердце. Вдруг она решила бы растоптать его…
Том отошел от свечей, снова преклонил колени. На этот раз Донован поступил так же. Было какое-то очарование в исполнении древних ритуалов.
Когда они выходили из церкви, Том произнес:
– Пора, пожалуй, к Кейт. Я созрел для кофе и «слоновьих ушей».
– И я хочу кофе, а вот что касается «слоновьих ушей», тут мне потребуются некоторые пояснения.
– Это печеные воздушные листы теста размером с суповую тарелку, обсыпанные сахарной пудрой и кардамоном.
– А-а. Афганский вариант «хвороста». С этим я справлюсь.
Они прошли несколько кварталов, и Том спросил:
– Мой отец. Он когда-нибудь говорил обо мне?
– Многие годы молчал, но как раз перед тем последним обходом сказал, что, может, на днях позвонит тебе.
– Боже мой! Это правда?
– Да.
– Он, должно быть, много думал об этом, раз внес меня в завещание. Жаль, что он так и не смог позвонить.
– Завещание и стало своего рода извинением. Сэм не мог сделать первый шаг, вот и начал, сделав последний.
– Иногда я думал: а что, если полететь в Балтимор и просто войти в родной дом, без особого приглашения. Как ты считаешь, что бы он сделал?
– Если честно, не знаю. Сэм мог и взбеситься, но есть вероятность, что он протянул бы тебе стакан красного вина и показал видеосъемку последнего взрыва.
– Может, мне стоило попытать счастья и навестить родителей, но… я боялся. Моя жизнь сложилась, я был счастлив. Я ужасно боялся, что если вернусь в Балтимор и увижу Сэма, то… потеряю себя, – проговорил Том. – Когда это произносишь вслух, звучит глупо.
Донован вспомнил, как сам несколько раз собирался лететь в Сан-Франциско к Кейт, а потом решал, что не стоит.
– Обидно, когда тебя отвергают. Очень. Не кори себя за то, что не хотел снова нарваться на слепое неприятие Сэма.
Том тихо сказал:
– Спасибо, Донован.
– Да не за что. Сейчас, после того как у тебя была возможность заклеймить меня, презренного, пришла моя очередь. Почему ты не приехал повидать мать? Джулия скучает по тебе, но не попросит навестить ее.
– Я пытался уговорить маму погостить у меня.
– Этого мало. Она должна знать, что ради нее ты готов на что-то, чего мог бы избежать. Вы с Джулией уже не так близки, как были когда-то, но она по-прежнему твоя мать. Она в невыносимой ситуации делала все, что могла. Не позволяй, чтобы твои проблемы с Сэмом препятствовали добрым поступкам.
Туман сгущался, холодный и таинственный. Когда они поднялись до вершины холма, Том сказал:
– Терпеть не могу, когда кто-то говорит мне, что я веду себя как ничтожество, и он при этом прав.
– Ты не ничтожество, но от Корси унаследовал свою долю упрямства и гордыни.
– Грустно слышать. Впрочем… ты прав.
Учитывая, какое опустошение принесла гордыня в их жизнь, Донован понял, почему она считается смертным грехом.
Глава 24
Дом Кейт был типичнейшим в Сан-Франциско – небольшим, в викторианском стиле, с окнами, выходящими на залив. Кейт и Лиз расположились на угловом диване, болтая и отхлебывая из чашечки капуччино, а пестрый кот с видом собственника урчал на коленях у Кейт. Даже если бы сама Кейт отсутствовала, Донован догадался бы, что это ее дом, как только вошел бы. Здесь все отражало ее индивидуальность.
Он огляделся, отметив, что она расширила пространство, не пожертвовав при этом уютом. Кейт предпочла стиль личного комфорта. Тепло излучала и любовно отделанная мебель, и обивочные ткани, к которым так и хотелось прикоснуться, и многочисленные безделушки, стоявшие на свободных от книг местах в шкафу, и фотографии членов семьи и друзей в рамочках на стенах.
Донован сам менял обстановку и отделку с большой самоотдачей, но он был инженером, технарем до мозга костей. Особые мелочи, которые делали дом неповторимым, были ему недоступны.
– Милый у тебя дом, Кейт.
– Спасибо. После общения с эксцентричными клиентами так приятно вернуться домой и делать все, что захочется. – Кейт встала с дивана. – Капуччино?
– С удовольствием.
Донован отдал свое пальто Тому, потом стал рассматривать коллекцию фотографий. Кейт и ее четыре давние подружки. Рядом – фото Тома и мужчины с рыжей бородой, очень худого, но с чудесной улыбкой. Должно быть, это был Мик. Здесь имелись фотографии всех членов семьи и друзей, включая незнакомых Доновану. Но ни одной – бывшего мужа.
В промежутках между фотографиями красовались грамоты от различных общественных организаций. Очевидно, Кейт часть времени и сил посвящала тому, чтобы разрабатывать дизайн, например, детских игровых площадок.
Войдя в комнату, Кейт подала ему прозрачную чашечку с кофе, украшенным сверху взбитыми сливками.
– Надеюсь, вам с Томом удалось зарыть топор войны, не метнув его в спины друг другу?
– Да. Хорошо, что мы разобрались во всем.
Они присоединились к Лиз и Тому.
Вечеринка закончилась в половине десятого. Том и Лиз ушли. Попрощавшись с ними, Кейт вышла на маленький балкончик.
