2. Семочкин клевещет на меня, рассчитывая на то, что он является вторым, после Новикова, свидетелем о якобы моих антисоветских взглядах, и что ему наверняка поверят. Я глубоко сознаю свою ошибку в том, что поделился с ним сведениями о клеветническом заявлении Новикова и дал ему в руки козырь для нечестных разговоров, антисоветских разговоров и, наконец, против меня.
3. Прошу Центральный Комитет партии учесть то, что некоторые ошибки во время войны я наделал без злого умысла и я на деле никогда не был плохим слугою партии, Родине и великому Сталину.
Я всегда честно и добросовестно выполнял все поручения т. Сталина.
Я даю крепкую клятву большевика — не допускать подобных ошибок и глупостей.
Я уверен, что я еще нужен буду Родине, великому вождю т. Сталину и партии.
Прошу оставить меня в партии. Я исправлю допущенные ошибки и не позволю замарать высокое звание члена Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков).
Член ВКП(б) ЖУКОВ.
12.1.48 г.»
[233].
Вот положение: маршал, державший в руках судьбы миллионов, вынужден униженно, будто он и вправду «слуга» (пусть и «партии, Родины и великого Сталина»), объясняться, каяться, давать «крепкую клятву».
От него, словно от прокаженного, торопятся отмежеваться даже сильные мира сего. Молотов, на которого Жуков сослался в вышеприведенном письме, сообщил Жданову о единственном ценном подарке его дочери Светланы своей подруге — дочери Жукова — золотом кольце с бриллиантом, купленном в комиссионном магазине за 1200 рублей. «Остальные подарки в аналогичных случаях — неценные безделушки», — заверял он.
Казалось, тучи над маршалом сгустились донельзя. А тут еще присланная из Москвы инспекция Министерства обороны оценила лучшую в округе дивизию неудовлетворительно, давая понять, что боевая подготовка в ОдВО в целом не выдерживает критики. Значит, командующий недорабатывает.
И все же до ареста Жукова дело не дошло. Сталин, очевидно, понимал, какой удар в противном случае был бы нанесен его собственной репутации, коль скоро его заместитель в годы войны был бы объявлен — на манер 1930-х гг. — «врагом народа». Но вот возможности припугнуть даже не столько самого маршала, сколько всех людей в погонах, претендовавших после войны на «излишнюю» самостоятельность, показать всем, кто по-прежнему хозяин в доме, не упустил. Жуков был направлен в самую что ни на есть российскую глубинку — Уральский военный округ.
Народная молва распространила слух, будто Эйзенхауэр, узнав, как советская власть шельмует его боевого соратника по Второй мировой войне, предложил ему перебраться в Америку. И даже вызвался прислать за ним в Одессу крейсер. Отправить Жукова в Свердловск, пусть попробуют туда добраться на крейсере — так якобы отреагировал на это вождь.
Но и на Урале Георгий Константинович не сломался, по службе был строг и взыскателен, как и в былые годы. «Это был человек огромного личного мужества и самообладания, — характеризовал его маршал Василевский. — В самые трудные, даже критические моменты, работая с ним, как говорится, бок о бок, я не видел Жукова растерянным или подавленным. Напротив, в такие моменты он был, как никогда, деятелен и целеустремлен». Только ли к дням войны относится вывод старого друга, коллеги и родственника (сын Василевского был женат на одной из дочерей Жукова)? Как видим, не только.
ВО ГЛАВЕ ВООРУЖЕННЫХ СИЛ
Сталинская опала ушла лишь со смертью диктатора. В начале марта 1953 г. Жуков был отозван в Москву и на пленуме ЦК КПСС утвержден в должности первого заместителя министра обороны Булганина. По собственному признанию Георгия Константиновича, это стало для него полной неожиданностью. Как ему стало известно позднее, против его назначения возражал Булганин, говоря, что «ему трудно будет работать с Жуковым. Жуков не признает меня, как военного деятеля». Но реально обладавшие властью в тот переломный момент, можно предполагать, что это были Маленков, Берия, Хрущев, Молотов, не стали входить в суть возражений министра, предложив ему самому отрегулировать отношения с Жуковым.
Георгий Константинович вспоминал: «Перед вступлением в должность первого заместителя министра у меня состоялся большой разговор с Булганиным. Он начал с того, что «в прошлом между нами не все было гладко», но в этом лично он якобы не был виноват. Над прошлым надо поставить крест и начать работу на здоровых дружеских началах, этого, мол, требуют интересы обороны страны, что якобы он первый предлагал мою кандидатуру.
Я сказал Булганину, что «вы, Николай Александрович, сделали много неприятностей для меня, подставляя под удары Сталина, но я в интересах дела все хочу предать забвению и, если вы искренне хотите дружной работы, давайте забудем о прошлых неприятностях»
[234].
Главное, что сделал Жуков в 1953 г., вошло в анналы истории — он обеспечил арест Берии. В очерке о зловещем Лаврентии автор сознательно опустил детали ареста, чтобы именно здесь рассказать о них устами самого Жукова.
Вот что вспоминал о том незаурядном даже для его по-особенному насыщенной жизни событии Георгий Константинович: «Меня вызвал Булганин — тогда он был министром обороны…
— Поедем в Кремль, есть срочное дело.
Поехали. Вошли в зал, где обычно проходят заседания Президиума ЦК партии. Потом я узнал, что в тот день было назначено заседание Совета министров. И министры действительно были в сборе. На заседании информацию должен был делать Берия. И он готовился.
Я оглянулся. В зале находились Маленков, Молотов, Микоян, другие члены Президиума. Берии не было. Первым заговорил Маленков — о том, что Берия хочет захватить власть, что мне поручается вместе со своими товарищами арестовать его.
Потом стал говорить Хрущев, Микоян лишь подавал реплики. Говорили об угрозе, которую создает Берия, пытаясь захватить власть в свои руки.
— Сможешь выполнить эту рискованную операцию?
— Смогу, — отвечаю я.
Знали, что у меня к Берии давняя неприязнь, перешедшая во вражду. У нас еще при Сталине не раз были стычки. Достаточно сказать, что Абакумов и Берия хотели в свое время меня арестовать. Уже подбирали ключи. Однажды, возвращаясь из командировки, я обнаружил, что мой личный архив — дневники, записи, фотоальбомы — все куда-то исчезло. Как ни искал — не нашел. Только позже, года три-четыре назад, звонит мне Малиновский и говорит:
— Георгий Константинович, найдены в архиве МВД какие-то два альбома. Фотографии твои, где ты сфотографирован с американскими, французскими н другими видными персонами. Не передали тебе?
Вот по этим альбомам, которые тоже хранились в моем домашнем архиве на даче и тогда же исчезли, я понял, что это дело рук Абакумова и Берии. Обложки и подбор самих фото были переделаны так, чтобы меня скомпрометировать в глазах Сталина. Кстати, мне Сталин прямо однажды сказал, что они хотели меня арестовать. Берия нашептывал Сталину, но последний ему прямо сказал: «Не верю. Мужественный полководец, патриот и — предатель. Не верю. Кончайте с этой грязной затеей». Поймите после этого, что я охотно взялся его арестовать. За дело.
