«ВЫХОДИТ, ОН УМЕН, ХОТЯ И ВПАЛ В ЗАБЛУЖДЕНИЕ… НУ ЧТО Ж… В КОНЦЕ КОНЦОВ, ОН – НЕ ТОЛЬКО ЕЕ ТВОРЕНИЕ… НО И МОЕ…»
Впрочем, воскресение еще одного давнего, но, очевидно, вполне живого воспоминания ничего не изменит. Спустившись в свои покои, взглянув на смыкающийся над головой потолок, Инарий твердо решил: когда придет час, с этим, еще одним, он поступит так же, как и с бывшей возлюбленной.
Пусть даже это – его блудный сын.
* * *
Поднявшись с простого одеяла, на котором спал, Ульдиссиан увидел вокруг великое множество новых лиц, великое множество настороженных взглядов, устремленных в его сторону.
– Заставить их отойти подальше не вышло, – подойдя к нему, повинилась Серентия.
Ее темные волосы были заплетены в косу на затылке, а поступь напоминала, скорее, солдатскую, чем подобающую дочери торговца. С силой своей она управлялась все лучше и лучше, однако копье сжимала в руках так, будто в любую минуту готова пустить его в ход.
– Ничего, Серри, ничего, – машинально ответил Ульдиссиан и лишь после этого сообразил, что, забывшись, снова назвал ее уменьшительным, детским именем.
Лицо Серентии окаменело, глаза, несмотря на суровость во взгляде, заблестели от слез. После того, как она стала взрослой, лишь три человека на весь белый свет продолжали звать ее «Серри», и двое из них (последним – Ахилий) уже распрощались с жизнью.
Даже не пробуя загладить ошибку и тем, может статься, усугубить положение, Ульдиссиан повернулся к новоприбывшим. Представители всевозможных каст и народов, они, как Диомедов сын и ожидал, привели с собою немало детей. Сие обстоятельство встревожило Ульдиссиана не меньше, чем в прошлый раз, когда партанцы явились к нему со своими отпрысками. Кое-кто из детей тех уже погиб, и их смерти терзали душу куда сильнее любых других… однако, несмотря на все его уговоры, за ним по-прежнему следовали целыми семьями.
«Я должен лучше, надежнее защищать их, – с горечью подумал он. – Ради кого все это, если не ради детей?»
Далее в этот вопрос он предпочитал не углубляться, так как ответ прямо касался его самого. Верно, он делал все это ради пошедших его путем, но еще и из откровенной жажды мщения. Отрицать этого, сколь бы низменны ни были его побуждения, сын Диомеда не мог.
И посему при виде детей среди нового пополнения на душе становилось особенно тягостно.
Выпрямившись, Ульдиссиан принял у Серентии мех, напился холодной воды, а остатки вылил на голову, чтобы вернее проснуться. Как на это посмотрят новоприбывшие, Ульдиссиана ничуть не заботило: если подобная мелочь отвратит их от него, значит, идти за ним они еще не готовы.
Однако никто и не подумал уходить. Все терпеливо ждали. Видя это, Ульдиссиан едва не поморщился: он-то втайне надеялся, что кое-кто из родителей уведет мальцов прочь и тем хоть слегка притупит терзавшее его чувство вины.
– Надеюсь, все вы пришли ко мне с одним и тем же, – во весь голос заговорил Диомедов сын. – Всем вам известно, что означает наш дар…
Вокруг истово закивали. На глаз новоприбывших оказалось более сотни. Пришедшие заняли большую часть поляны, где он устроился на ночлег, а прежние его соратники отступили в джунгли и не без опаски, однако с надеждой наблюдали за происходящим. Каждый из неофитов казался им очередным чудом.
Причин тратить время на долгие речи Ульдиссиан не видел. Он обещал главе городского совета увести приверженцев из Тораджи, а слово свое с детства привык держать твердо.
Сын Диомеда протянул руку к ближайшей из новичков, старухе, прикрывавшей голову цветастым платком. Почувствовав в ней восхищение, борющееся со страхом, Ульдиссиан понял: старуха явилась сюда одна.
– Будь добра, – пробормотал он, вспомнив давно умершую мать. – Будь добра, подойди.
Старуха без колебаний (скорее, ее, чем его заслуга) выступила вперед. Худая, лицо в морщинах… однако, судя по красоте карих глаз, в молодости она была весьма привлекательна.
Вопросами, что делает среди них особа столь преклонных лет, не задавался никто. Похоже, когда дело доходило до дара, возраст ничему не мешал – разве что те, кому меньше десяти, добивались каких-либо успехов медленнее остальных. Возможно, таким образом сама природа берегла их от причинения вреда самим себе либо окружающим: нечто схожее наблюдается и у детенышей некоторых животных.
– Как тебя звать? – спросил Ульдиссиан.
– Махарити.
Голос ее оказался звучен и тверд. Старухе явно не хотелось, чтобы ее сочли выжившей из ума старой кликушей, недостойной этакой чести.
Кивнув в знак одобрения, бывший крестьянин бережно стиснул в пальцах ее левую руку.
– Махарити… открой мне мысли, открой мне душу… ну, а глаза, если хочешь, закрой…
Закрывать глаз Махарити не стала, что подняло ее в глазах Ульдиссиана выше прежнего…
И тут над толпой негромко, басовито зажужжало.
Понимая, что мешкать нельзя, Ульдиссиан нахмурился, устремил гневный взгляд в пустоту.
Миг – и три бешено вращающихся в воздухе предмета, летящие в него с трех сторон, лязгнули о незримую преграду, будто о железную стену. Упав на землю, смертоносные штуковины оказались металлическими полумесяцами с крохотными блестящими зубьями по краям. Попади хоть один в цель, Ульдиссиан, несомненно, тут же расстался бы с жизнью… причем голова его, вполне возможно, скатилась бы с плеч.
Из толпы ожидавших вырвались двое. Нечесаные, невзрачные, оба бросились к Ульдиссиану… и на бегу обернулись мироблюстителями.
В руке одного, откуда ни возьмись, появилось короткое копье, тут же брошенное в Диомедова сына. Острие наконечника мерцало странным алым огоньком. Тем временем второй метнул в Ульдиссиана еще один хищно зазубренный полумесяц.
Но прежде чем Ульдиссиан успел хоть что-нибудь предпринять, вращающееся оружие, описав в воздухе крутую дугу, устремилось назад, к хозяину. Угодив ему в грудь, полумесяц пробил и металл кирасы, и ткань одежды, и плоть, и кость. Мироблюстителя отшвырнуло в толпу тораджан, едва успевших увернуться от окровавленного тела, безжизненной грудой павшего наземь.
Ульдиссиан сосредоточился на копье, но копье, хоть и замедлило лет, остановиться не пожелало. Алый огонек на его острие не мог быть порожден ничем иным, кроме магии демонов. Метнувшись вперед, Серентия сбила копье с пути древком собственного копья, и вражье оружие, закувыркавшись в воздухе, пронеслось мимо.
Не успев сделать более ничего, второй мироблюститель был схвачен новобранцами из тораджан. Враг выругался, но его ругань тут же перешла в страдальческий вопль: толпа принялась рвать злодея на части.
Однако подобного Ульдиссиан отнюдь не желал: ведь это уже не бой – бойня.
– Стойте!
Пустив в ход свой дар, он бережно отодвинул державших мироблюстителя в стороны, так что рядом со злодеем не осталось никого. Мироблюститель напрягся, стараясь обрести власть над собственным телом, но тщетно. Замер он, наклонившись под таким углом, что непременно должен был рухнуть на спину, и только сила Ульдиссиана удерживала его от падения.
