Позади Ульдиссиан чувствовал с полдюжины соратников, идущих за ним по пятам. Остановить их сейчас не удалось бы не только мироблюстителям, но даже ему. Все они помышляли лишь об одном – все они жаждали мщения.
Подумав об этом, Ульдиссиан забеспокоился. Причины их гнева он вполне понимал. Чуть более двух недель назад, он, его брат Мендельн, их общая подруга Серентия и партанцы вошли в Тораджу усталыми путниками, в благоговейном восторге глазевшими на все вокруг. Ульдиссиан шел сюда с намерением мирно раскрыть тайну дара всем, кто пожелает к нему приобщиться, но Церковь Трех сразу же всполошилась, как будто в самом сердце ее вдруг появился целый выводок ядовитых гадюк.
Через два дня после того, как на рынке вокруг Ульдиссиана начали толпами собираться люди, в большинстве своем просто желавшие послушать его рассказ, за ними явился отряд тораджской стражи, дабы силой прогнать из города его приверженцев, а самого бывшего крестьянина уволочь неведомо куда, под арест. Никаких объяснений их не удостоили, однако всем тут же сделалось ясно: приказы исходят непосредственно из городского храма.
До этой минуты Ульдиссиан полагал, что в Торадже все выйдет точно так же, как в Парте. Хотя, возможно, сходства меж ними было больше, чем ему показалось вначале: разве Церковь Трех не нанесла ему удар и там? По приказанию верховного жреца Мефиса, жестокосердного Малика, его друзей зверски убили, а сам Ульдиссиан едва избежал участи беспомощного пленника.
Пронзительный вопль за спиной вмиг положил раздумьям конец. Сын Диомеда вихрем развернулся назад.
Двое его сторонников распростерлись на каменных плитах пола мертвыми, а еще трое получили серьезные раны. Из шей их, из груди, из прочих мест тела торчали металлические звездочки. Убитые оказались партанцами, и новые потери среди тех, кто по собственной воле последовал за отнюдь не желавшим того Ульдиссианом в далекие джунгли, потрясли его до глубины души.
Гневно взмахнув рукой, он отправил вперед, через зал, волну воздуха – и как раз вовремя. Новый рой металлических звезд, очевидно, выпущенных каким-то потайным, спрятанным в стене механизмом, замер в полете на полпути. Послушная воле Ульдиссиана, большая часть смертоносных снарядов зазвенела об пол, не причинив никому никакого вреда, но несколько штук он вогнал назад, в гнезда, дабы предотвратить новые залпы, а покончив с этим, поспешил к раненым.
Трое смертельно раненных оказались тораджанами. С одним из них Ульдиссиан был прекрасно знаком. Именно он, Джезран Рашин, темнокожий юноша, единственный сын состоятельного купца, проживавшего неподалеку, подошел к бледнолицему чужеземцу, державшему речь на площади, первым. Причин слушать Ульдиссиана с охотой у него не было никаких, ибо жил Джезран в достатке, нужды ни в чем не испытывая. Однако он слушал, и слушал внимательно. А когда Ульдиссиан предложил поделиться собственным даром с любым тораджанином, кто ни захочет, вперед немедля шагнул не кто иной, как Джезран.
Умирающий юноша поднял взгляд на подошедшего. Белки его глаз, подобно белкам глаз всех тораджан, казались Ульдиссиану небывало, сказочно яркими. Конечно, он понимал: это всего лишь из-за смуглости кожи, но все-таки зрелище завораживало.
Джезран вымученно улыбнулся, открыл рот… и умер. Понимая, что раненого юношу не смог бы спасти даже он, Ульдиссиан выругался.
Однако с остальными дело вполне могло обстоять иначе. Вспомнив об этом, старший из сыновей Диомеда бережно опустил голову Джезрана на пол, повернулся ко второй жертве и немедля коснулся ладонью лба тораджанина.
Раненый ахнул. Острые звезды с жутким чмоканьем повыскакивали из ран… тут же и затянувшихся. Тораджанин расплылся в благодарной улыбке.
То же самое Ульдиссиан проделал и с третьей из раненых, женщиной, а после с горечью оглянулся на тело Джезрана. «Да, двое живы, но он-то мертв. Вот какова цена твоему хваленому дару…»
– Он на тебя не в обиде, – сказал Мендельн, подошедший сзади. Даже сейчас, среди боя, голос брата звучал совершенно спокойно. – И теперь понимает все сущее куда лучше любого из нас.
Не столь крепкий сложением, Мендельн всю жизнь превосходил старшего брата в учености. От Ульдиссиана он принял то же прикосновение, что и прочие новообращенные, но с Мендельном почему-то происходило нечто совершенно иное. Силы, подобной собственной, Ульдиссиан в единственном уцелевшем члене семьи не чувствовал. Вместо этого в Мендельне росла, набирала силу какая-то тень, однако счесть ее порождением некоего зла Ульдиссиан не мог.
Впрочем, порождением чего-либо доброго – тоже.
– Я понимаю одно, – прорычал Ульдиссиан, глядя в живые, черные глаза брата, – и он, и многие другие мертвы… но чьей вины в этом больше, моей или Церкви Трех, наверное, не пойму никогда.
– Я говорил не об этом…
Однако больше Мендельн не сказал ничего. Обогнув облаченного в черное брата, Ульдиссиан двинулся дальше, в глубину храма. Остальные последовали за ним, уступив Мендельну путь в точности так же, как предводителю. Вот только в случае Мендельна причиной тому являлось не только почтение к его положению, но и нежелание приближаться к болезненно-бледному юноше. Странность, инакость младшего из Диомедовых сыновей чувствовали даже не испытавшие прикосновения.
– Дар я вам показал, – напомнил Ульдиссиан шедшим сзади, между делом мысленно нащупывая опасности, таящиеся впереди. – Не забывайте же к нему прибегать. Он – ваша жизнь. Он – это вы, вы сами.
И в этот миг он почувствовал их приближение. По спине пробежал холодок. Только бы люди прислушались к его словам… не то еще многих вот-вот постигнет ужасная смерть.
С этой мыслью Ульдиссиан вновь развернулся вперед. Огромный зал, где все они находились, служил местом общего сбора приверженцев всех трех орденов перед началом проповедей. Двери, ведущие в орденские залы, стерегли огромные изваяния духов-покровителей Церкви Трех, неземных созданий в длинных, просторных одеждах, с едва различимыми чертами лиц. Слева стоял Бала, державший в руках чудесный молот и мешок, в коем хранились семена всего живого на свете. Диалон – тот, что справа – прижимал к груди Скрижали Закона.
Ну, а посреди них стоял Мефис… ну да, как же без Мефиса… не державший в руках ничего, но сложивший ладони чашей, точно готовясь бережно принять от матери новорожденного.
Новорожденного младенца… обреченного на заклание, как всякий раз воображал себе Ульдиссиан. Живо представив себе сию картину, он вскинул руку, останавливая остальных, и тут все три двери распахнулись настежь, открывая путь в зал жутким, звероподобным воинам в черной, как смоль, броне. С кровожадным рыком, высоко вскинув оружие над головой, они устремились вперед. Пусть даже намного уступая атакующим в численности, силу враги собою являли весьма и весьма устрашающую, особенно для Ульдиссиана, знавшего их лучше остальных. С первого же взгляда было ясно: под черными латами вовсе не бренная плоть – скорее, некая адская тварь, и тварь ту давным-давно заждалась могила. Почувствовав смятение в рядах соратников, Ульдиссиан понял: он должен показать им, что морлу – враг, конечно, грозный, однако отнюдь не несокрушимый.
