«Но, кажется, все это время я просто лгал сам себе».
– Прекрасно. Да, не верить тебе я не могу, и что с того? Брат мой не станет ее пешкой, а я не стану твоей!
Ратма с досадой вздохнул. Похоже, в его случае подобные мелочи, почти незаметные проявления чувств, значили очень и очень многое.
– Марионетки нам ни к чему. Такое в обычае у матери… и у отца, видимо, тоже. Нет, Мендельн уль-Диомед, нам нужен, ни больше ни меньше, любой, способный предотвратить то, чему суждено было произойти с самого начала…
Дракон в вышине встрепенулся. Порой Траг’Ул казался Мендельну созданием куда более эмоциональным, чем человек, с которым он вел разговор. Вот потому-то, едва исполинский змей заговорил, младший из сыновей Диомеда без труда почувствовал тревогу, которой Траг’Ул и спешил поделиться.
– Ратма имеет в виду отцовскую прихоть, – пояснил дракон. – Суть прихоти в том, чтоб хранить существование Санктуария в секрете от обитающих за его пределами. Но в Преисподней о мире сем уже знают… а, благодаря безумству Лилит, вскоре узнают и на Небесах…
Название, данное их родному миру теми, кто его создал, Ульдиссиан – а, следовательно, и Мендельн – узнали от Лилит. Кроме того, демонесса поведала и о кое-каких моментах из его раннего, весьма неспокойного прошлого, однако, сколь Мендельну помнилось, не слишком-то распространялась о том, что случится, если о существовании Санктуария станет известно тем, от кого в нем искали убежища взбунтовавшиеся. Он полагал, что это уже неважно, но, очевидно, жестоко, жестоко ошибся.
– И что тогда? – только и смог выговорить Ульдиссианов брат, цепенея от ужаса.
– И тогда, даже если планы Лилит будут расстроены, а Инарий предложит мир… сколь это ни невероятно… Санктуарий со всеми его обитателями, столь непохожий на идеал, рожденный некогда в воображении самых могущественных с обеих сторон, скорее всего, будет уничтожен.
– Но почему?
Траг’Ул вновь встрепенулся, да так, что Мендельн сразу же понял, насколько предмет разговора тревожит даже его, сколь бы он ни был велик.
– Так происходит всегда, когда б демоны с ангелами ни наткнулись на нечто, сулящее серьезные преимущества. Они бьются друг с другом за возможную выгоду, пока не уничтожат то самое, чем хотят завладеть… но сия участь, как ни печально, гораздо лучше судьбы предназначенной на убой скотине при любой из сторон…
– Вот потому нам и нужен ты, Мендельн уль-Диомед, – кивнув смертному, добавил Ратма. – Вот потому нам воистину нужно, чтобы ты принял нашу сторону… разумеется, по собственной доброй воле.
Мендельн гулко сглотнул.
* * *
Хашир показался вдали к полудню четвертого дня пути, в соответствии со сроком, который Ульдиссиан обозначил эдиремам. С такой быстротой бескрайние джунгли до них не преодолевал никто. Так утверждали Томо с Сароном и многие прочие тораджане… и Ульдиссиан не видел резонов сомневаться в их правоте.
Отсюда, издалека, Хашир выглядел вдвое меньше Тораджи, однако Ульдиссиан чувствовал: захват здешнего храма окажется во сто крат тяжелее. Тем не менее, ненужного кровопролития он надеялся избежать… если такое вообще возможно.
– Я хочу войти в город мирно, – сказал он Серентии и остальным. – Пусть здесь, как и в Торадже, увидят: мы не чиним зла тем, кто не желает зла нам. Это главное.
– В Церкви Трех знают, что мы идем сюда. И времени на обработку горожан у них было довольно. Возможно, жители города настроены против нас, – заметила дочь торговца. – И встретить нас могут вовсе не так любезно, как тораджане.
Ром и еще полдюжины человек согласно закивали, но в принятом решении Ульдиссиан остался тверд.
– Мы – не Церковь Трех и не Собор Света. Покажем Хаширу, что безоружны… но, если возникнет надобность, вооружимся.
Большей части приверженцев Ульдиссиан велел ждать в джунглях – там, где их не смогут заметить из окружающих город селений. С собой он взял всего пятьдесят человек, включая сюда Серентию с Томо, а Рома, доверяя раскаявшемуся разбойнику более всех остальных, оставил за старшего.
Ром, как и всякий раз, когда Ульдиссиан проявлял к нему такое доверие, пал на колени, схватил его за руки, коснулся Ульдиссиановых пальцев лбом.
– Мастер Ульдиссиан, – прослезившись, пообещал партанец, – я тебя не подведу. Ни за что. Кто, как не ты, спас меня от меня самого? Более дорогого подарка я в жизни не получал.
– Все полученное ты вполне заслужил, – ответил Ульдиссиан, поднимая партанца с колен. – Если к утру не вернемся… что делать, тебе известно.
Ром стиснул зубы и крепко сжал кулаки.
– Вернетесь, мастер Ульдиссиан! Непременно вернетесь…
Эх, если б и Ульдиссиан был столь же уверен в себе! Чем ближе подходили они к Хаширу, тем сильнее ему хотелось оставить Серентию с остальными в джунглях, а в город отправиться одному. Уж тогда-то, если в Хашире вправду затевается нечто дурное, никто из них не угодит в западню вместе с ним.
Однако Ульдиссиан понимал, что Серентия нипочем не согласится остаться в тылу, да и прочие эдиремы, кстати заметить, не отпустят его навстречу опасности одного, без присмотра. Соратники пеклись о нем в той же мере, что и он о них, пусть даже он, Ульдиссиан, намного сильнее их всех, вместе взятых.
Всех, вместе взятых, кроме, пожалуй, Серентии. К тому времени, как они достигли окрестностей Хашира, Кирова дочь действительно стала его правой рукой. Слово ее уважали почти так же, как и его собственное. Ее советы сделались для него бесценны… как и она сама.
Вот потому-то минувшей ночью, накануне прихода в Хашир, он, наконец, и поддался связавшим их чувствам.
Даже тень друга, Ахилия, удержать его не смогла. Слияние их длилось долго, как будто оба со всем накопленным пылом наверстывали упущенное и в то же время наслаждались обретенным. Вдобавок, Серентию Ульдиссиан знал с давних-предавних пор, и это особенно согревало душу – ведь больше ничего столь же привычного и знакомого в его жизни не осталось.
Теперь же он вел свой невеликий отряд к городским воротам, а Серентия шла с ним рядом. Согласно Ульдиссианову замыслу, половину отобранных составляли партанцы, половину же – тораджане. Хашири (так, по словам Томо, назывались местные жители) взирали на светлокожих путников едва ли не с благоговением: возможно, «асценийцев» многие видели впервые за всю свою жизнь.
Доводилось ли прежде видеть светлокожих людей стражам, что несли караул у арки ворот, сказать было затруднительно: едва заметив приближавшихся путников, те подобрались, насторожились. Жизнь у ворот бурлила ключом, в обе стороны катили запряженные волами телеги, тянулись пешие паломники в долгополых одеждах, неспешно ехали верхом пышно разряженные купцы, и это лишь малая толика самых разных людей, попавшихся Ульдиссиану на глаза! Каждого, пересекавшего границу города, стражи окидывали быстрым, однако пристальным взглядом, а один, в шлеме с плюмажем – по всей видимости, начальник караула – не сводил глаз с иноземцев, но не сказал ни слова, пока отряд не приблизился к самым воротам Хашира.
