Еще три без затей пали наземь, а упав, заверещали, принялись мотать головами, точно стараясь стряхнуть с себя нечто незримое.
– Не видел бы сам, не поверил бы! – подступив ближе, прокричал Ратма в самое ухо Диомедова сына. – В любом другом месте – еще куда ни шло, но здесь для тебя подобное недостижимо!
– Я просто последовал твоему совету. Сосредоточился как можно лучше, и все получилось.
– А ведь не должно было… тем более – в такой мере. Взгляни вокруг, Ульдиссиан уль-Диомед. Взгляни вокруг и узри истину.
Ульдиссиан послушно огляделся… и при виде плодов попытки, предпринятой разве что от безысходности, невольно вытаращил глаза.
Вокруг в совершеннейшем беспорядке кружили в воздухе либо валялись на камнях около трех десятков крылатых тварей. Вот две столкнулись с парящими осколками, еще несколько яростно дрались друг с дружкой, а те, что упали, корчились в предсмертных конвульсиях. Вот еще две, а то и три, неистово грызут собственную же плоть, да так, что смерти им уже не миновать…
Еще миг, и пара летучих созданий, сцепившихся в воздушном бою, рухнула вниз. Секундой позже замерли без движения те, что корчились на полу. Повсюду вокруг, куда ни взгляни, обитательницы пещер одна за другой попросту падали наземь… и умирали.
– Я… э-э… ничего не понимаю…
Ратма пожал плечами, будто и ему самому, и любому другому все было ясно, как день. Подбородок его пересекала кровавая рана, плащ чуть выше той части груди, где, по рассуждениям Ульдиссиана, следовало находиться сердцу, украшала порядочная прореха. Похоже, к древнему нефалему смерть от когтей и клыков жутких тварей подступала куда ближе, чем к Диомедову сыну.
– Ты, очевидно, отметил их сходство с летучими мышами. И предположил, что громкий свист, усиленный присущим тебе даром, по меньшей мере, ошеломит либо ранит хоть нескольких… так?
– Да… но… я думал, на тех, что впереди, хоть как-то подействует, а оно…
– Так вот, тебе и для этого должно было сказочно повезти, пусть даже при моем предупреждении, – покачав головой, сказал Ратма. – Но ты, Ульдиссиан уль-Диомед, не таков, каким должен быть. И причина тому… – С этим он оглянулся за спину. – И причина тому на тебя не распространяться не может.
Под «причиной» сын Лилит, несомненно, имел в виду не что иное, как огромный, грозного вида кристалл. Разом забыв о перепончатокрылых созданиях, умиравших вокруг, Ульдиссиан вновь уставился на него, точно завороженный. Подобного дива он и представить себе не мог!
– Что это? – наконец спросил он. – Зачем оно здесь?
Ратма простер руку в сторону глыбы, парящей посреди подземелья.
– Се есть причина тому, что на земле Санктуария за многие сотни лет не появилось ни единого нефалема или кого-либо подобного, друг мой. Се есть причина тому, что ни тебя, ни твоей братии на свете существовать не должно! Перед тобой проклятье всего потомства тех ангелов с демонами, кем сотворен Санктуарий! Перед тобой Камень Мироздания…
Одно звучание этих слов ввергло Ульдиссиана в неудержимую дрожь. Казалось, он, сам того не сознавая, знал о существовании этой реликвии всю свою жизнь… и сие знание внушало ему вполне справедливый страх.
Смотреть в упор на Камень Мироздания оказалось нелегко даже при помощи волшебства Ратмы. Мало-помалу Ульдиссиан обнаружил, что лучше всего видит его, глядя чуть в сторону, однако и после этого кристалл искрился, сверкал, точно отражая в себе добрую сотню багровых солнц.
– Инарий счел нефалемов опасной заразой, позором на свою голову. По его разумению, нас не должно было существовать, и даровать нефалемам какую-то иную судьбу, кроме полного искоренения, он согласился лишь благодаря дружным протестам прочих творцов. Сдается мне, поразмыслив, он все-таки поступил бы с нами, как изначально намеревался, если бы не мать, истребившая всех остальных беглецов. Этот ее поступок оказался решающим. После этого Инарий, уничтожив нас, остался бы совершенно один, а одиночества не вынести даже ему. Однако нефалемы по-прежнему внушали ему превеликое отвращение, и посему он взял Камень Мироздания, созданный, по большей части, затем, чтоб укрыть Санктуарий от взоров Небес с Преисподней, и изменил частоту его пульсации.
Ульдиссиан вникал в рассказ Ратмы со всем возможным старанием, но вот последнего не понял совсем.
– И что это значит? Что такого из этого вышло?
– А вышло из этого следующее: продолжая укрывать Санктуарий от посторонних глаз, Камень Мироздания начал исподволь, неуклонно притуплять, подавлять то, что ты зовешь «даром». Каждое новое поколение нефалемов становилось много слабей предыдущего, и спустя весьма непродолжительный срок новорожденные начали появляться на свет лишенными каких-либо способностей вовсе. Вскоре из первого поколения в живых остались немногие – твой покорный слуга и, как ты сам мог убедиться, Бул-Катос. Дар – или, может, проклятие – предков канул в забвение, а Инарий начал перекраивать Санктуарий на собственный вкус… под собственную железную руку.
Чувствуя волны исходящего от Камня Мироздания света, Ульдиссиан ни минуты не сомневался: да, мощь кристалла могла бы запросто смять, погасить его силу полностью… но отчего же тогда не гасит?
– Это работа Лилит, – негромко пояснил Ратма.
– Ты мысли мои читаешь?
Сын демонессы покачал головой.
– Не мысли, а… чувства. Почти то же самое, что читать мысли, но гораздо, гораздо вернее, ибо мысли могут быть лживы.
Вновь сбитый с толку, Ульдиссиан вернулся к насущным материям.
– И что же она сделала?
– Все просто: мать, в свою очередь, изменила пульс Камня Мироздания еще раз – так, чтоб воздействие его сделалось минимальным, да и то более-менее ограничивалось недрами горы Арреат. Как видишь, тебе удалось превозмочь его, даже находясь совсем рядом. Ну, а после того, как Камень Мироздания помехой быть перестал, силы нефалемов естественным образом начали расцветать, и ты – результат сего процесса… во всяком случае, первый.
Чем дольше Ульдиссиан находился рядом с Камнем, тем явственней чувствовал исходящую от него силу, и в эту минуту представил ее увеличенной в тысячу… нет, в тысячу тысяч раз. После этого слова Ратмы сделались куда понятнее. Разумеется, если прежде такая великая мощь накрывала весь Санктуарий, подобных ему на свете существовать не могло, это уж точно. Только вмешательство Лилит все и изменило…
Подумав об этом, сын Диомеда мысленно проклял древний кристалл, возненавидел его, лишивший весь род людской стольких возможностей, а после, не справился с предназначением, из-за чего он, Ульдиссиан, с соратниками оказался в столь отчаянном положении.
И тут ему пришла в голову еще кое-какая мысль.
– Ратма… а еще раз изменить ее можно?
– Тем же вопросом, сын Диомеда, задался и я. Это и есть истинная причина тому, что мы с тобой здесь.
