Новое царствование — новые награды, — размышлял граф. Как бы не обошли молодые хитрецы, не оставили его, старика, ни с чем… В бумагах Екатерины где-то должно быть завещание о передаче престола Александру Павловичу, минуя отца. Разыскать и встать первым возле трона молодого царя?.. А вдруг сорвется? Беды не миновать… Тогда, быть может, послать за Павлом Петровичем, первым выказать ему свою преданность?.. А вдруг у государыни язычок проснется, и она заговорит?.. Надо погодить загадки разгадывать, пусть лучше наградят меньшим, но наверняка. Сейчас главное: все подмечать, обо всех все вызнавать и, при случае, смешав правду с выгодным вымыслом, донести будущему императору…
Вице-канцлер граф Остерман прохаживался из спальни в кабинет государыни с торжественно-грустным лицом. Черные плисовые сапоги на его длинных худых ногах надоедливо поскрипывали, в старческой голове, одетой в пудреный парик с жемчужным кошельком, проносились мысли, как должно действовать дальше, чтобы ни в чем не отступить от установленного дворцового этикета. Надо, к примеру, подготовить материю — занавесить зеркала, а первые комнаты дворца полностью покрыть черным сукном. Надо, пока есть время, скупить у петербургских купцов все траурные ленты и продавать втридорога через свою лавку. Надо приготовить придворных для присяги новому императору и выполнить еще кучу маленьких и больших дел, о которых другие могут позабыть. Соблюдением этикета при дворе Иван Андреевич занимался всю жизнь, за что и получил все русские ордена.
«Лучше бы она подождала, — сетовал граф, — пока я сначала уйду из мира. Неизвестно, придусь ли ко двору при новом царствовании. А изменять привычки в семьдесят лет — ох как не хочется. Зачем же Господь повелевает покинуть свет той, кто моложе его, кто нужнее России, кто превратила миллионы русских рабов в верных подданных и до сего дня была для всех великой благодетельницей и защитницей?..»
Особенно Остерману было горестно, что конец матери всех народов наступает стремительно, без последних приказаний, завещания, без покаяния и траурной артиллерийской стрельбы. Ну, торжественную стрельбу еще можно успеть организовать, а вот удастся ли государыне исповедаться перед смертью — это вопрос. Ведь в любой момент душа может покинуть тело…
Тут Иван Андреевич резко остановился на своих негнущихся ногах и хлопнул себя со всей силой ладонью по лбу так, что даже привлек недоуменное внимание большинства вельмож.
— Простите, господа, — Остерман ткнул себя в грудь пальцем и отвесил простой поклон, головою. — Я вспомнил, что пора звать священника — читать отходную.
— Нет! Не позволю! Как ты смеешь, глупец! — закричал Зубов, очнувшись от оцепенения. Он кинулся к матрасу и стал тормошить императрицу: — Матушка, государыня, Ка-те-ри-на! Да встань же ты! Скажи им, что все-все здесь — ложь. Тебе лучше, да?.. Вот видишь, — обернул он злое ухмыляющееся лицо к Остерману, — ей уже лучше, а ты отпевать собрался. Не пройдет! — И истерично захихикал, грозя Остерману пальцем.
Орлов и Самойлов подошли к Зубову с двух сторон, подняли его с колен и под руки отвели в соседнюю Зеркальную комнату, оставив дверь нараспашку.
В угловой кабинет императрицы дверь тоже была открыта. Там сидел граф Безбородко. Каждого проходящего — лакея ли, лекаря, вельможу — он останавливал, заводил с ним дружескую беседу, выпытывал: за кем послали, кто прибыл, что сказал.
Екатерина любила называть Безбородку своим фактотумом — доверенным лицом, беспрекословно исполняющим поручения. Она хвалила услужливого графа за отличную память, умение быстро сочинить нужный указ или уладить сверх меры запутанные Платошей международные дела. Через него проходили все внутренние дела, приносящие большие прибыли: крупные тяжбы, указы о винных откупах, другие важные подряды. А потому сыну бедного малоросского дворянина графу Безбородке хватало золота и на уют, и на лакомства, и на знаменитых певиц.
Зубов за последние годы несколько отодвинул его на задний план, желая верховодить повсюду, но Александру Андреевичу такой расклад даже нравился — он был почти равнодушен к лести и показному уважению, зато боялся зависти. Смекалки же у него хватало на десятерых, поэтому и на вторых ролях удавалось обеспечивать себе безбедное существование, вовсю наслаждаться прелестями светской жизни.
Даже в этот тяжелый беспокойный час он успевал поглядывать на хорошеньких горничных, сновавших вокруг умирающей. Да-с, но чтобы они, как прежде, любили его, нужны деньги, нужны все новые и новые деньги. И они будут, если он, Безбородко, поймет, кто придет к власти — сын или внук?
Он знал, где лежит завещание о передаче престола великому князю Александру Павловичу, минуя отца. Но при жизни Екатерина боялась его огласить, все переносила и переносила срок. А теперь что ж получается? Он, сын черниговского торговца скотом, должен осмелиться на то, на что сама государыня не решилась? Нет уж, тут не только опалой, тут и тюрьмой, и чем еще похуже попахивает. Ко всему у Александра Павловича характер какой-то скользкий, переменчивый. Павел Петрович, конечно, резок, неукротим, но в нем есть что-то от Бога, царское. Конечно, живя в Гатчине, при дворе он завсегда почитался за мертвого человека. Когда и появится, то все больше при нем комедию ломали, посмеивались над его мужицкими ухватками. Но нынче он для многих, которые помнят и почитают древние русские законы, уложения, обычаи, — наследник. Это только с нашего века пошло, что корона доставалась то женщинам, то детям, а раньше жили по-иному. Лишь в последние годы славят вовсю любые нововведения, в чем бы они ни происходили, даже в престолонаследии. А как вспомянут прошлые времена?..
Зимний дворец во 2-й половине XVIII в.
К Безбородке подошел чиновник его канцелярии и, хоть никого не было рядом, озираясь, стал нашептывать на ухо о том, что люди, поскакавшие по его приказу в Гатчину, вернулись ни с чем — из города их не выпустили, все дороги по приказу Зубова перекрыты.
Безбородко улыбался и кивал головой, чувствуя на себе нацеленный взгляд Салтыкова. Александр Андреевич удивлялся: как это Платон сообразил расставить караулы? Эта расторопность на него не похожа. Обняв канцеляриста за плечи, граф закружил с ним по кабинету государыни, что-то втихомолку втолковывая.
— Попытайтесь, друг мой, — громко закончил он и на прощание ободряюще похлопал чиновника по плечу. — Не выйдет раз, попытайтесь еще, и в третий тоже.
Безбородко скользнул взглядом по Зеркальной комнате, где Платон Зубов что-то яростно втолковывал брату Николаю, повел туда ухом и, поняв ничтожность разговора, на цыпочках подошел, вернее, подплыл к умирающей и заглянул ей в глаза.
Государыня все еще была жива. Не решится ли кто-нибудь нынче покончить с Павлом Петровичем? Кажется, нет. Платоша, хоть гадлив, но робок — кишочки из наследника выпустить побоится. А, кроме него, это пока никому не нужно. Ох, не промахнуться бы, встав на сторону Павла Петровича.
