Петр III, как нарочно, делал все возможное, чтобы разжечь к себе нелюбовь подданных. В храмах он кривлялся, царский дворец превратил в кабак, окружил себя непотребными людишками да иноземцами, живущими не по православному, а по Лютеру. Смекалки хватило лишь на то, чтобы бросить кость дворянам — 18 февраля 1862 года появился манифест, отменивший их обязательную воинскую службу. Следом, 21 февраля, новый император подписал самый гуманный указ XVIII века — об уничтожении Тайной канцелярии с ее повседневными доносами, пытками и казнями. Но последовавшие позже указы и распоряжения, особенно направленные против православного духовенства, вызвали уже не восторг, а ропот. Полностью же себя осрамил государь, когда ни с того ни с сего подарил Пруссии земли, завоеванные русской кровью. Не последнее место в копившейся злобе его русских подданных заняло пренебрежительное отношение к жене и сыну. Хотя Петр III по натуре не был злым человеком, скорее даже добрым, но его характер портило легкомысленное отношение к жизни и государственному служению. Однажды, когда сын попался ему на глаза, император даже поцеловал его. При этом сказал: «Из него со временем выйдет добрый малый. Пусть пока он остается под прежним надзором, но я скоро сделаю другое распоряжение и постараюсь, чтобы он получил иное, лучшее воспитание, военное вместо женского».
Не успел…
Наследник престола
Когда Петр III пьянствовал в Ораниенбауме и Петергофе, обиженная им гвардия низложила его и провозгласила самодержицей очаровавшую обещаниями привилегированные петербургские полки Екатерину Алексеевну. В знаменательный день 28 июня 1762 года она вышла на балкон Зимнего дворца, держа за руку наследника цесаревича Павла Петровича, как бы давая этим понять, что теперь не придется гадать, кто будет править вместе с нею и после нее. Тотчас Екатерина Алексеевна во главе гвардейских войск выступила в Петергоф, где веселился свергнутый император, оставив Сенату «с полной доверенностью под стражу отечество, народ и сына своего».
Петр III, завидев воинскую силу, безропотно отрекся от престола, был взят под стражу и заточен в крепость Ропшу. Здесь его спустя несколько дней тайно и без шума удавили. Народу же объявили, что бывший император «впал в прежестокую колику» (боли в животе), отчего и скончался. Конечно, до придворных и даже до малолетнего Павла Петровича скоро дошли слухи об истинных подробностях смерти отца. Между сыном и матерью пролегла первая незримая тень, наложившая печать на все их дальнейшие взаимоотношения. Поверенный в делах Франции Беранже сообщает из России 31 июля 1764 года герцогу Праслину подробности об опасных наклонностях 9-летнего великого князя, что он «спрашивал одного из камердинеров, почему умертвили его отца, и почему мать возвели на принадлежащий ему по праву престол. Он прибавил также, что когда вырастет, то сумеет потребовать обо всем этом отчет. Этот ребенок слишком часто позволяет себе подобные высказывания, и о них, конечно, было доложено императрице».
Хотя молодая императрица, робевшая перед Паниным, не вмешивалась в воспитание сына, она настояла поручить доктору Крузе исследовать нервное здоровье наследника. Продираясь через чащу старинных медицинских терминов его записей, можно лишь с уверенностью сказать, что нервными припадками великий князь страдал с рождения.
Торжество коронации Екатерины II состоялось в Москве 22 сентября 1862 года, а 1 октября Павел Петрович тяжело заболел, и его жизнь более недели находилась под угрозой. Все эти дни мать не отходила от сына ни на шаг, боясь, может быть, не столько за него, сколько за себя. Она чувствовала, что многие видят в ней самодержавную правительницу только из-за наследника. К тому же поползли слухи, что, мол, она сначала убила мужа, а теперь взялась за сына. Но, наконец, Павел Петрович встал с постели. В честь его выздоровления в Москве устроили веселые торжества, заложили здание Павловской больницы и выбили медаль с профилем цесаревича и надписью: «Свобождаяся сам от болезни о больных помышляет».
Обучение наследника после воцарения матери стало более напряженным и обширным. Внятную характеристику его главному воспитателю и методам воспитания дает князь П.А. Вяземский: «Воспитатель молодого великого князя, Панин, всецело оставаясь, как он был, дипломатом и министром иностранных дел, не только руководился в области политики русскими стремлениями и началами, но он был чисто русский, с ног до головы. Ум его напитан был народными, историческим и литературными преданиями. Ничто, касавшееся России, не оставалось для него чуждым или безразличным. Поэтому-то он любил свою страну не тою тепловатой любовью, не тем корыстным и эгоистическим инстинктом человека, занимающего видное место и любящего свое отечество, потому что он любит власть, но он любил Россию той пламенной и животворной преданностью, которая возможна лишь тогда, когда человек привязан к своей родине всеми узами, всем сродством, порождающими общность интересов и симпатий; общность, в которой выливаются в одной и той же любви прошедшее, настоящее и будущее отечества. Только тогда можно любить и хорошо служить своей стране и своему народу, сознавая в тоже время их недостатки, странности и пороки и борясь против них всеми своими силами и всеми имеющимися в распоряжении средствами. Всякая другая любовь — любовь слепая, бесплодная, безрассудная и даже пагубная.
Что касается до воспитания молодого князя, то можно заметить, что…
1. Он был воспитан в среде общественной и умственной, быть может, немного не по возрасту для него, но, во всяком случае, в среде, способной развить его ум, просветить его душу и дать ему серьезное практическое и вполне национальное направление, знакомившее его с лучшими людьми страны, ставившее в соприкосновение со всеми дарованиями и выдающимися талантами эпохи. Одним словом, в среде, способной привязать его ко всем нравственным силам страны, в которой он будет некогда государем.
Разговоры, которые велись у него за столом и в его присутствии, быть может, неуместные и чересчур эксцентричные, были, однако, вообще поучительны и привлекательны. Они отличались большой свободой ума и откровенностью мнений, что должно было возбуждать и укреплять суждения молодого великого князя, и приучать его выслушивать и уважать правду. Это общество — нужно принять это особенно во внимание — не состояло из недовольных и лиц оппозиции, а напротив того, состояло из людей, горячо преданных своей государыне и своему отечеству. Поэтому-то они и позволяли себе свободно выражаться, и не боялись скомпрометировать себя и повредить делу монархии, порицая то, что им казалось достойным порицания и противным истинным пользам родины, которую они любили прежде всего.
2. Военный элемент не преобладал в воспитании и среди лиц, окружавших юного великого князя. Военные упражнения не отвлекали его от занятий. Его не приучали быть прежде всего военным. Конечно, будущий монарх такого великого государства, как Россия, не мог оставаться чуждым того, что должно отчасти составлять силу и безопасность государства. Но его обучали военному делу с высшей точки зрения, а не погружали в мельчайшие практические подробности, которые только могли бы сбить и ложно направить ум ребенка. Ему отнюдь не вменяли в важнейшие и первейшие обязанности то, что на самом деле для него было бы ничем иным, как забавою, и неизбежно должно было бы отвлечь его от занятий более серьезных и помешало бы приготовиться к исполнению несравненно более суровых и священных обязанностей.
