Екатерининские военные мундиры — короткий кафтан с широким поясом, широкие красные шаровары, заткнутые в мягкие сапожки, — были признаны женоподобными. Солдаты теперь кляли, натягивая на ногу, черные гетры, на застежку которых тратилась уйма времени. Русые солдатские волосы, стриженные по обыкновению в кружок, теперь заставляли отращивать, смазывать жиром и посыпать мукою (лишний раз в баню не сходишь, не помоешься, как представишь, что по новой придется мазюкаться). Но солдаты хоть и ворчали, но любили Павла — прошел слушок, что тем, кто тридцать и больше лет тянет солдатскую лямку, будет, наконец, увольнение. Нравились солдатам и строгие приказы императора о молодых дворянах: если будут неприлежны по службе и шалить в городе, то выписывать их в солдаты без выслуги.
Удивлялись нижние чины, что и на генералов и фельдмаршалов нашлась управа, и кто вор или плут из них, тех без промедления начали арестовывать и отправлять в ссылку.
Но больше всего из новшеств — пока не было указа о сокращении срока службы и прибавки жалования — нравилась солдатская награда. За двадцать лет непорочной службы ты получаешь алую ленту в петличку, как у ордена святой Анны, и эта тряпочка давала солдату право — будто ты дворянин! — быть освобожденным от телесного наказания.
Много хороших слов говорили в казармах и о намерении государя замириться со всеми соседями и заняться судьбою своей страны.
Солдаты почитали за Бога нового императора, верили в его справедливость и ожидали перемен к лучшему. За правый суд — невзирая на лица! — они прощали ему даже постоянную взыскательность и мелочную придирчивость, рассуждая, что и это пойдет на пользу России, если враг внезапно перейдет рубежи.
Зато офицеры четырех гвардейских полков — блистательное дворянство России, уже не раз в этом веке сменявшее самодержцев, — почувствовали себя кровно оскорбленными государем. Еще недавно, при Великой Екатерине, они почитали свою службу особой привилегией и наведывались в полк в позолоченных каретах лишь изредка, в перерывах между театром, картами и любовницами, дабы не забывались законы полкового братства. Им не было дел до того, справно ли стреляют ружья и где оседают отпущенные на армию деньги. Они чувствовали, что, пока жива Екатерина, все будет хорошо, за что и пили на подножках карет, торопясь к новым и новым наслаждениям.
Что же нынче? От офицеров требуют ежедневно с утра быть в строю с солдатами, ходить по городу пешком, учить военный артикул, спороть с мундиров золотое шитье, отказаться от дорогого сукна, шуб и муфт… Их стали гонять, как рекрут! И все это учинил гатчинский затворник, которого и они, и отцы их, тридцать лет вращаясь на празднествах Екатерины, почитали за мертвого, никчемного человека!
Разве это царь? Стыдно сказать: остался в тех же малых покоях, какие ему отводила мать, когда он наведывался в Петербург! И ходит, как мужик, в потрепанной шинели. А где фейерверки, пиры, маскарады?.. Пропала Россия, совсем пропала!
В Зимний дворец противно стало входить — дам почти нет. Повсюду снуют озабоченные военные. Стук сапог, шпор и тростей создают воистину глумливую картину в сравнении с танцами и просвещенными беседами предыдущего царствования.
Неужто мы стали провинцией Пруссии? Или мы пруссаков не бивали?
Стыд и позор: гатчинский сброд — никому не известные имена Аракчеева, Штенвера, Васильчикова, Аргамакова, Баратынского, Ростопчина — подмял под себя Шуваловых, Воронцовых, Голицыных!
Офицерам запрещено носить партикулярное платье и ездить в закрытых экипажах.
Седые генералы должны, словно мальчишки, учиться маршировать и салютовать эспантоном.
Пуговицу на мундире не расстегни — сразу арест.
Наших детей не записывают в гвардию!
Все, кто в отлучке, должен вернуться к своим полкам в глухую провинцию. С конвоем из столицы выпроваживают!
Солдата теперь не ударь, не накажи.
Полки переименовывают.
Гатчинцев определяют чин в чин в гвардию, и эти мужики шпионят за нами.
Ордена святого Георгия и святого Владимира уничтожил со зла, что мать их учредила.
От солдатских голов вонью несет.
О производстве по давности службы и древности рода забыли. Повышают лишь по указанию императора и его любимчиков.
Штрафы, конфискации, увольнения от должностей, высылка из столицы «невзирая на лица» стали обычным делом.
Приказано уничтожить памятник Потемкину в Херсоне.
Теперь вместо привычного «К ружью!» командовать надо «Вон!», вместо «Ступай!» — «Марш!», вместо «Заряжай!» — «Шаржируй!». Язык сломишь, пока выговоришь.
Солдаты заважничали: мы на государевой службе. Смешно подумать: издан указ, по которому их запретили употреблять в работы в имениях без согласия и платежа!
Нет уж, нам таких новых законов не надо — прощай, служба. Отсижусь-ка в своем поместье до лучших времен. К тому же и за мной грешки есть, купчишки жалобы на меня как-то подавали, что пограбил их маленько… А император наш честен до глупости, как бы не дознался…
И, наконец, решившись, гвардейские офицеры толпами покидали еще недавно веселый, а ныне грозный для них Петербург.
Северная столица неузнаваемо изменилась, вернее, она вымерла. Когда выезжала Екатерина в карете, запряженной двумя десятками рысаков, весь народ бежал посмотреть на нее, жены чиновников и купцов лезли в первый ряд, в надежде, что на них упадет ласковый взгляд императрицы. Теперь же, когда Павел разъезжал по городу в грубых мужицких санях с одной лошадью, все старались скрыться с его дороги, ибо новый монарх зорко наблюдал за соблюдением на улицах порядка и чинопочитания. При встрече с ним надо было не только шапку, но и шубу, несмотря на мороз, скидывать, экипажи останавливать и вылезать для поклона.
Путешествие графа и графини Северных по Европе. 1781
Эх, и гневался же государь, если кто не исполнял этих предписаний, считая, что его нарочно не замечают, не уважают, что, как и при матушке, над ним продолжают насмехаться. А этого теперь нельзя спускать, ведь он отец нации и оскорбление, нанесенное ему, есть оскорбление его народа.
Чиновников теперь не увидишь на широких петербургских улицах, они с пяти часов утра жгут свечи в бесчисленных канцеляриях, департаментах и коллегиях, пытаясь постигнуть смысл бесконечным потоком сыплющихся на них от государя бумаг. Сенаторы, не выспавшись, уже сидят за красным сукном и разбирают скопившиеся за долгие годы предыдущего царствования судебные дела. Государь приказал работать, не разгибая спины, пока все до последнего листочка не осилят.
В Зимнем дворце теперь круглые сутки караулы с сошками дежурят, как будто государевы покои смутьянами полны. Графиня Ливен, воспитательница великих княжон, шла мимо апартаментов императора, а караульные как заорут: «Вон!» Она подумала, что ее гонят из дворца, и грохнулась в обморок от переживаний. Оказалось, наоборот, офицер честь ей отдал, только команду «К ружью!» по новому уставу произнес. «Но отчего ж в новом уставе, — плакала графиня Ливен, — не учли, что женщинам не подобает слышать грубых слов, даже если они и имеют вполне пристойный смысл?»
