Затем Архаров отпустил невольных обитателей своего дома, а сам поехал во дворец на прием к государю.
Арестованные офицеры вернулись в свое помещение, пообедали и, поговорив немного, легли отдохнуть. Они не заметили, как вдруг крепко уснули…
— Вставайте, немедленно вставайте! — послышался чей-то возглас.
Проснувшиеся офицеры испуганно вскочили. Перед ними стоял полицмейстер Чулков.
— Приказано вам немедленно явиться во дворец! Император примет вас после вахтпарада.
Офицеры поспешно оделись и отправились в сопровождении Чулкова во дворец, где были снова приняты императором в «приказной комнате».
— С удовольствием объявляю вам, — обратился государь к окружавшим его генералам и офицерам, — что господа полковник Дмитриев и штабс-капитан Лихачев оказались, как я ожидал, совершенно невинными. Клевета обнаружена, и виновный предан суду.
Не смея верить своему счастью, стояли радостные семеновцы.
— Подойдите! — продолжал, приветливо улыбаясь, император. — Поцелуемся.
Дмитриев, не сознавая, что делает, машинально двинулся вперед и хотел, по этикету того времени, встать на одно колено. Но Павел не допустил его до этого, обнял и поцеловал в щеку. Лихачев шел за Дмитриевым и успел уже, как следовало, преклонить колено.
Павел, заметив это, бросился поднимать его и громко сказал:
— Встаньте скорее, сударь! А то подумают, что я вас прощаю.
Лихачев смущенно поднялся и стоял, не зная, что делать.
Император подошел к нему, ласково обнял и сказал, обращаясь к Дмитриеву:
— Его я не знаю, а твое имя давно мною затвержено. Кажется, без ошибки могу сказать, сколько раз ты был в адмиралтействе на карауле. Бывало, как не получу рапорт, все Дмитриев да Дмитриев.
Затем император пригласил обоих невинно пострадавших к обеденному столу, за которым был очень весел. Обласканные государем, Дмитриев и Лихачев вернулись домой, но долго не могли забыть случившееся с ними. Через несколько лет, сидя уже в деревне, Дмитриев задал себе вопрос: имеет ли он что-нибудь против государя? И в ту же минуту сам себе ответил, как говорит в записках:
«Сколь я не был поражен в ту минуту, когда внезапно увидел себя выставленным на позорище всей столицы, но ни тогда, ни после, не восставала во мне мысль к обвинению моего государя. Напротив того, я находил еще в таковом поступке его что-то рыцарское, откровенное и даже некоторое внимание к гражданам. Без сомнения, он хотел показать, что не хочет ни в каком случае действовать подобно азиатскому деспоту, скрытно и самовластно. Он хотел, чтобы все знали причину, за что взяты под стражу сограждане, и ровно причину освобождения. По крайней мере, так я о том заключил и от того-то, быть может, я и сохранил всю твердость духа в минуту испытания».
А. Клавин
Преступная мысль
Бывший прокурор Псковской Верхней расправы отставной капитан Петр Степанович Сумароцкий в городе Пскове 28 декабря 1798 года праздновал свои именины. Выпить он всегда любил, в этот же день выпивал по несколько чарок с каждым знакомым, приходившим к нему с поздравлением. Поэтому, когда пришло время садиться за стол с приглашенными к обеду гостями, он уже сильно пошатывался.
Во время обеда нельзя было не пить. Пили за его здоровье, за здоровье его молодой жены Елизаветы Ивановны и за здоровье каждого из гостей. К концу обеда хозяин был совершенно пьян. Встав из-за стола, он добрался до кресла, грузно шлепнулся в него и, подперев голову рукой, задумался. Вообще, несмотря на шумное веселье, он был все время мрачен. Заметно было, что его угнетает какая-то неотвязчивая мысль.
Гости тоже немало выпили. Один из них, землемер Глотов, еле обрался до ближайшей комнаты, опустился на диван и сейчас же уснул. Другие ушли домой. Остался лишь один майор Жуканов, который «занимался играть на скрипке, а жена Сумароцкого веселостью — пляскою».
Жуканов играл, хозяйка плясала, а хозяин все продолжал сидеть молча, погруженный в свои мысли. Устав плясать, Сумароцкая присела отдохнуть. Жуканов положил скрипку на стол и взглянул на хозяина. Увидев, что он не спит, подошел к нему.
— О чем это ты так задумался, Петр Степанович? — спросил он.
— Я хочу что-то сделать, — едва ворочая языком, ответил хозяин. — Ты не знаешь, Герасим Ефимович, что случилось. Вчера я получил из Петербурга наддраное письмо. Так вот, это письмо я хочу прибить к шлагбауму.
[22]
— Да ведь там стоит часовой, который проходящих людей опрашивает. Он не позволит.
На это замечание Сумароцкий ничего не ответил.
— Где же это письмо?
— У жены.
После этих слов хозяин откинулся вглубь кресла и стал дремать.
— О каком письме говорит Петр Степанович? — спросил Жуканов у хозяйки.
— Разве не видите, что он пьян, — ответила она. — Никакого письма нет, и он болтает вздор… Сыграйте-ка лучше плясовую.
Майор заиграл, и хозяйка заплясала. Хозяин, подремав в кресле, приподнялся, добрел кое-как до спальни и бросился, не раздеваясь, в постель.
— Вот возьму, да и прибью к шлагбауму, — бормотал он. — Вот так!..
Проговорив это, он ударил кулаком по стене. Замахнулся было и еще, но рука бессильно опустилась. Сумароцкий погрузился в глубокий сон.
Для того, чтобы объяснить, почему на Сумароцкого произвело такое сильное впечатление наддраное письмо, необходимо познакомиться с его личностью.
Как дворянин он служил в военной службе и был уволен капитаном к статским делам. В 1789 году он был назначен прокурором Псковской Верхней расправы. Недолго, однако, он пробыл в этой должности — всего три года.
Никакой собственности Сумароцкий не имел, покутить же любил. Жизни без карт и бильярда он не понимал. Как искусный игрок, он обыкновенно обыгрывал своих партнеров, преимущественно из купцов. Но иногда бывали случаи, что и он сильно проигрывался, в особенности, когда напивался. Жена, у отца которой было имение, и которая имела несколько человек собственных крепостных, на кутежи денег ему не давала. Конечно, получаемого жалования ему никогда не хватало. Поэтому он, как человек не особенно высокой нравственности, не только полюбил дары доброхотных дателей, но и стал вымогать деньги от разных, прикосновенных к делам лиц. Обыватели сначала молча переносили эти накладные расходы, но потом, когда убедились, что, несмотря на дары, дела решались не в их пользу, стали подавать на него жалобы.
Сумароцкий между тем продолжал брать взятки открыто, не стесняясь. Зашел он как-то в лавку мещанина Голованова, который в это время продавал соль крестьянам. Заметив обвес на четверть фунта, Сумароцкий пригрозил Голованову судом. Тот сейчас же дал ему 20 рублей. Получив деньги, Сумароцкий возбудил все-таки против Голованова уголовное преследование. Тогда Голованов заявил о взятке. Начальство отнеслось к Сумароцкому снисходительно и на этот раз. Ввиду того, что дело было возбуждено лично Сумароцким, жалобу Голованова оставили без последствий.
