Несмотря на отменное здоровье, в июне 1771 года великий князь слег в постель с сильной горячкой. «Слух о павловой болезни еще в самом начале ее, — сообщает современник, — подобно пламени лютого пожара, из единого дома в другой пронесся мгновенно. В единый час ощутили все душевное уныние».
Если не двор, видевший залог своего благосостояния исключительно в императрице, то все остальное население Петербурга и Москвы в страхе ждали исхода схватки со смертью цесаревича. Но его крепкое здоровье справилось с болезнью, что послужило поводом к всенародному ликованию.
«Настал конец страданию нашему, о, россияне! — восклицал известный литератор Д.И. Фонвизин. — Исчез страх, и восхищается дух веселием. Се Павел, отечества надежда, драгоценный и единый залог нашего спокойствия, является очам нашим, исшедши из опасности жизни своея, ко оживлению нашему. Боже серцеведец! Зри слезы, извлеченные благодарностию за Твое к нам милосердие. А ты, великий князь, зри слезы радости, из очей наших льющиеся».
Характеризуя далее наследника престола, Фонвизин указывает, что «кротость нрава ни на единый миг не прерывалась лютостью болезни. Каждый знак воли его, каждое слово изъявляло доброту его сердца. Да не исходяи вечно из памяти россиян сии его слова, исшедшие из сердца и прерываемые скорбию. Мне то мучительно, говорил он, что народ беспокоится сею болезнию. Таковое к народу его чувство есть неложное предзнаменование блаженства россиян и в позднейшие времена».
Конечно, панегирики XVIII века — ненадежный документ. Их цель — невзирая на правду жизни, восторгаться высокорожденной особой. Но все же кое-какую информацию из панегирика Фонвизина можно выудить: он упорно повторяет о присущей великому князю доброте.
Рано узнав об убийстве отца и случившейся день в день два года спустя «шлиссельбургской нелепы» — кровавой расправы в каземате с императором Иоанном VI, Павел Петрович стал опасаться покушения на свою жизнь. Почти каждую ночь в его болезненном мозгу рисовались жуткие картины резни, пыток. Он начал замечать за собой, что внезапно впадает в гнев, в животную трусливость, как, впрочем, в иные часы и в бесшабашную храбрость, беспредельные кротость и доброту. Он пытался невзначай выяснить — случается ли подобное с другими? Но взрослые отшучивались, не желая вспоминать свои юные годы, сверстники сторонились наследника, а книги молчали. Павел Петрович решил, что его странности исключительны, и с годами все больше и больше сторонился нормальных людей, замыкался в себе.
Тем временем венценосная мать занималась войнами, составлением законов, перепиской с философами, веселыми празднествами и влюбленными в нее офицерами. Сын был помехой, умалением славы, живым укором, и государыня милостиво прощала вельмож, научившихся открыто презирать и ловко оскорблять наследника.
Высшие сановники, купавшиеся в роскоши и веселье, дарованных им Екатериной, с самодовольным презрением слушали рассказы о бедности и аскетизме двора наследника престола. Они смеялись над тем, что Павел просится на войну, а мать не пускает его, что она не дает сыну и сотой доли тех денег, которыми ссужает побывавших в ее постели Станислава Понятовского, Григория Орлова, Александра Васильчикова, Григория Потемкина, Петра Завадовского, Семена Зорича, Ивана Римского-Корсакова, Александра Ланского, Александра Ермолова, Александра Дмитриева-Мамонова, Платона Зубова.
Смеялись, что, несмотря ни на что, наследник оставался послушным сыном и, как ребенок, шалел от счастья, если мать его ненароком похвалит.
Смеялись опале и гонениям, как из рога изобилия сыпавшимся на придворных, осмелившихся стать друзьями Павла Петровича.
Смеялись над страстью наследника к военной муштре и солдафонским манерам, над нежеланием познавать иных женщин, кроме жены, над фантазиями, подчас выдаваемыми им за действительность.
Смеялись над его горячностью, исступленными порывами, пылкими признаниями и по-детски наивными, искренними поступками.
Смеялись, наконец, над его мыслями, словами, делами, над курносым носом, нарочитой царственной осанкой, военной походкой.
Смеялись в лицо и за спиной.
Верный друг — жена
В день 20 сентября 1772 года Павлу Петровичу исполнилось восемнадцать лет. Многие думали, что отныне управление государством полностью или хотя бы частично перейдет к тому, кому царский трон принадлежит по праву рождения и по допетровским законам престолонаследия. Но мать и ее окружение не собирались делиться властью с кем бы то ни было. Поэтому день совершеннолетия цесаревича прошел незаметно, без торжеств, наград и назначений. Ожидали переворота, бунта. Но великий князь не только не стал застрельщиком в дворцовых интригах, но продолжал испытывать уважительные и даже нежные чувства к матери.
«Во вторник я возвращаюсь в город с моим сыном, — пишет Екатерина 24 августа 1772 года госпоже Бьельке, — который не хочет уже оставлять меня ни на шаг, и которого я имею честь так хорошо забавлять, что он за столом иногда переменяет записки, чтобы сидеть со мною рядом».
Вскоре, однако, началось очередное охлаждение между матерью и сыном из-за его ненависти к ее фавориту графу Г.Г. Орлову. Екатерина, приметив это, не только не отдалила от себя графа, но даже потакала его оскорбительным выходкам по отношению к великому князю.
Павел Петрович все больше замыкался в себе, болезненно переживая равнодушие матери, насмешки близких к ней вельмож и отсутствие верных друзей. Он становился мнительным и печальным; всюду искал любви, сердечности, привязанности, а натыкался на холодное презрение или лицемерие. Одиночество пугало, но ничего иного для него не оставалось. И если возле Павла Петровича появлялся, на его взгляд, искренний человек, он готов был без размышления броситься к нему на шею.
«Дружба наша, — признавался цесаревич в письме графу А.К. Разумовскому, — произвела во мне чудо. Я начинаю отрешаться от моей прежней подозрительности. Но вы должны продолжать быть настойчивыми по отношению ко мне, потому что вам приходится действовать против десятилетней привычки и вести борьбу против того, что боязливость и обычное стеснение вкоренили во мне».
Шекспировский принц Гамлет почувствовал страх, что после убийства отца он стал в королевстве второстепенным, никому не нужным человеком. После долгий раздумий Гамлет решил вступить на путь борьбы если не за свои права, то хотя бы против коварством добившегося величия отчима. Гамлета спасало то, что трагедию жизни он ощутил уже будучи взрослым юношей, и, значит, умевшим думать не только сердцем, но и разумом. Великий князь Павел Петрович с семилетнего возраста жил с гамлетовским комплексом. И мать, наконец, поняла, что надо дать ему что-то взамен трона, чем-то заинтересовать его. И она решила: женой! После долгих раздумий императрица остановила свой выбор на семействе ландграфа Людвига Гессен-Дармштадтского и, списавшись, послала за ними особую эскадру.
Павел Петрович считался завидным женихом не только благодаря своему титулу наследника российского трона. «Великому князю есть, чем заставить полюбить себя молодой особой другого пола, — пишет в середине 1773 года граф Сольмс своему другу Ассебургу. — Не будучи большого роста, он красив лицом, безукоризненно хорошо сложен, приятен в разговоре и в обхождении, мягок, в высшей степени вежлив, предупредителен и веселого нрава. В этом красивом теле обитает душа прекраснейшая, честнейшая, великодушнейшая, и в тоже время чистейшая и невиннейшая, знающая зло лишь с дурной стороны, знающая его лишь настолько, чтобы преисполниться решимости избегать его для себя самой и чтобы порицать его в других. Одним словом, нельзя в достаточной степени нахвалиться великим князем, и да сохранит в нем Бог те же чувства, которые он питает теперь».
