Самым известным московским вельможей был князь Николай Борисович Юсупов, всю жизнь усердно бегавший от скуки, на что тратил гигантские суммы денег, нажитые его расчетливыми предками. Скапливалось колоссальное богатство Юсуповых постепенно — службой у Лжедмитрия и Тушинского вора, участием в суде над цесаревичем Алексеем, следствиями над богатейшим князем Иваном Долгоруким и «полудержавным властелином» князем Меншиковым, особым расположением и родством с Бироном, выдачей скаредного приданого дочерям и выполнением множества мелких поручений царственных особ, начиная от вполне пристойных и кончая арестом «за дерзость» Ломоносова.
Богатства казненных и опальных вельмож, перешедшие к Юсуповым, князь Николай Борисович укрепил, женившись на племяннице знаменитого князя Г.А. Потемкина-Таврического — Татьяне Васильевне Энгельгардт. Она была чрезвычайно скупа, но обладала страстью коллекционировать драгоценные камни, среди которых были известные своей величиной и красотой алмазы «Полярная звезда» и «Альдебаран», серьги французской королевы Марии Антуанетты, жемчужная диадема королевы Неаполитанской, жемчужина «Перегрина» короля Филиппа II и т. д.
Александр Пушкин с восторженностью писал о Н.Б. Юсупове:
Ты понял жизни цель: счастливый человек,
Для жизни ты живешь. Свой долгий ясный век
Еще ты смолоду умно разнообразил,
Искал возможного, умеренно проказил;
Чредою шли к тебе забавы и чины.
Может быть, эти строки Пушкин писал с грустной завистью, ведь он — гений русской поэзии, блестяще образованный дворянин — имел придворный чин 9-го класса (камер-юнкер), никогда не получал дозволения попутешествовать за границей, почти всегда был в долгах. Герой же его стихотворения еще юнцом служил чрезвычайным посланником при Сардинском дворе, в Риме, Венеции и Неаполе, позже — при императорах Павле и Александре — стал министром Департамента уделов, президентом мануфактур-коллегии. Верховный маршал, действительный тайный советник, сенатор, член Государственного совета, главноуправляющий Оружейной палатой и театральными зрелищами — всех чинов и должностей и не перечислишь. Николай Юсупов, обласканный четырьмя российскими монархами, имел столько орденов и прочих наград, что, когда уже не знали, чем еще пожаловать блистательного потомка князька Ногайской орды, преподнесли ему жемчужную эполету. Он объехал полмира, в Ватикане встречался с папой Пием VI, гостил в Версале у последнего короля Франции Людовика ХVI, в Вене был представлен императору Иосифу II, в Неаполе — королю Фердинанду I, в Берлине — Фридриху Великому, подолгу живал в Фернейском замке у Вольтера, в Лондоне познакомился с Бомарше, был принят в Париже Наполеоном и т. д. В своем московском доме у Харитонья в Огородниках и в подмосковных усадьбах не раз принимал российских императоров.
И все же когда речь заходила не о сказочных чертогах Юсупова, а о нем самом, москвичи без особого почтения говорили об этой достопримечательной особе…
«Только что князь сел со своими гостями, загремел оркестр, и вскоре поднялся занавес. Давали балет “Зефир и Флора”. Я в первый раз увидел театральную сцену и на ней посреди зелени и цветов толпу порхающих женщин в каких-то воздушных нарядах… Мне и в голову не приходило, что этот гостеприимный вельможа…
На крепостной балет согнал на многих фурах
От матерей, отцов отторженных детей.
Я видел только, как сотни зрителей любовались танцами и дружно хлопали при появлении Флоры. Когда упал занавес, артистку позвали в княжескую ложу, где она выслушала что-то от своего властителя и поцеловала ему руку.
— Как ей не стыдно? — сказал я.
— А не поцелуй, так, пожалуй, высекут.
— Большую-то и такую хорошенькую?
— Да ведь она крепостная девка!
Это возмутило меня, и стали мне противны и этот великолепный князь, и его великолепный театр».
«Великим постом, когда прекращались представления на императорских театрах, Юсупов приглашал к себе закадычных друзей и приятелей на представление своего крепостного кор-де-балета. Танцовщицы, когда Юсупов давал известный знак, спускали моментально свои костюмы и являлись перед зрителями в природном виде, что приводило в восторг любителей всего изящного».
«В передней комнате встречал князя экзекутор и столоначальник. Обязанность столоначальника состояла принять от князя в передней шляпу и трость с золотым набалдашником, украшенным бриллиантами, и нести за ним в присутствие, положить на приготовленный для этого стол и идти к своим занятиям. Когда же князь подымался со своих кресел для выезда из присутствия, тот же столоначальник подавал ему в руки те же трость и шляпу».
«Князь Николай Борисович Юсупов всеми силами поддерживал свою сановитость. Ездил всегда в четырехместном ландо, запряженном четверкой лошадей цугом, с двумя гайдуками на запятках и любимым калмыком на козлах возле кучера. Князь сам не выходил из кареты, а его вынимали и выносили гайдуки».
Милая древняя Москва, отставная столица! Ты стала инвалидным домом для всех, кто был «в случае» при императорском дворе ХVIII века, а теперь забавлялся лишь лестью крепостных лакеев. Ты до поры до времени была хлебосольной для тех, кого приглашали на званые обеды очумевшие от скуки и азиатской роскоши старики-вельможи «века просвещения». Ты присутствовала при последней агонии екатерининского барства, когда блестящее самодурство владельцев мраморных палат и крепостных танцовщиц стали сменять купеческие загулы в загородных ресторанах с непременным цыганским хором. Но ты ощутила и другие изменения. Все чаще на дворянских особняках стали появляться надписи: гимназия, больница для чернорабочих, благотворительный комитет. Пусть нечасто, но уже появился такой обычай, что представители привилегированных сословий стали обращаться к простолюдину как к человеку, притом почти как к равному себе. Изменились даже Юсуповы. Единственный сын князя Николая Борисовича стал благодетелем своих крестьян, щедро помогал им во время неурожая, самолично ухаживал за больными во время холеры. В этом самом привилегированном роду вопреки всем правилам медицинской науки после агонии началось выздоровление.
Жизнь в анекдотах и фактах
Поэт Ермил Иванович Костров
(1751–1796)
Знаменитым русским писателям ХIХ века поставлены бронзовые и гранитные монументы, изданы их многотомные собрания сочинений, они частые гости на страницах романов и литературоведческих исследований. Меньше фортуна улыбнулась, за исключением Ломоносова, пиитам ХVIII века. Памятников им не ставят, в школе наизусть учить не заставляют, издают только скопом в хрестоматиях. Особенно не повезло Ермилу Ивановичу Кострову, об этом талантливом поэте и переводчике память сохранилась, главным образом, в анекдотах…
* * *
Бывало, входит Костров в комнату в своей треугольной шляпе, снимет ее, чтобы поздороваться, и снова натянет на глаза, да так и сидит в углу молча. Только когда заслышит умные или забавные слова, поднимет шляпу, взглянет на говоруна и вновь натянет ее.
